так, чтобы с края свешивалась только моя голова. Туфель действительно остался на камнях. Но чёрт побери, он на самом краешке скалистого обрыва.
– Ты будешь плакать, если я погибну? – смеясь, спрашивает Адам, когда скинув носки, карабкается по камням.
– Это определённо решило бы проблему выбора, – смеюсь я в ответ, но мне становится совсем не до смеха, когда из-под ног у него сыплется каменная крошка, а он повисает буквально на кончиках пальцев. – Адам! Чёрт! Да, да, я буду плакать! – кричу я, когда понимаю, что ведь он сделал это специально.
– Не слышу, – играя, перехватывает он руку.
– Дурак! – психую я. – Я буду оплакивать тебя всю жизнь. И даже дольше. И даже когда выплачу все слёзы, всё равно буду помнить о тебе. Адам! Чёрт бы тебя побрал, Адам! – готова я расплакаться прямо сейчас, потому что он прыгает куда-то вниз, и я его больше не вижу. – Адам! А ты будешь плакать обо мне, если я сейчас сигану вниз за тобой и разобьюсь? – кричу я, опираясь на локти.
Прислушиваюсь. Но в шуме бьющихся о скалы волн, кажется слышу стук осыпающихся камней. И едва успеваю отпрянуть, потому что прямо передо мной за край хватается его одна рука, потом вторая, а потом появляется лицо. Довольное, улыбающееся.
– Я не буду плакать, потому что не позволю тебе сигануть ни с какой скалы. И знаешь, ты права… – подтягивается он к моему лицу. Но я не даю ему договорить, когда мягко касаюсь его сухих губ своими.
И в этом отчаянном поцелуе забываю обо всём. Даже о том, что он висит на одних руках над обрывом. И только когда мышцы на них начинают дрожать, поспешно отодвигаюсь и даю ему подняться.
Он закидывает ногу, забирается целиком, достаёт сзади из-за пояса и кидает туфель, а потом подаёт руку, помогая мне подняться.
– Ты права. Я не похож на Раскольникова.
– Почему? – обнимаю я его за шею, всматриваясь в его больной и такой пронзительный взгляд.
– Потому что я ни за что не переложу на тебя часть своей муки, и не буду тебе каяться в своих грехах. Не взвалю на тебя ответственность за свои неправильные решения. Что сделано, то сделано. Лети на два дня в шале с Эваном. Всё, что тебе нужно знать обо мне, ты и так знаешь. Всё, что тебе нужно знать о нём, узнаешь от него. Просто реши: он или я.
– Ты или он? – повторяю я.
– С этим я тебе не помогу. Но, клянусь, какой бы выбор ты ни сделала, ты никогда об этом не пожалеешь.
И он меня даже не поцеловал. Хотя мог. Хотел. Но нет. Проводил вниз. Поставил на место треногу, с надписью «Частная территория», которую оказывается он и сбил, когда прошлый раз спешил мне на помощь.
И нёс по пляжу на руках. Подкидывал, кружил вокруг себя, как маленькую. И смеялся вместе со мной, пока я повизгивала от восторга и страха.
И хоть я узнала, чем он был так расстроен: моим предложением Эвану. Но мне этого было так мало. Я только прониклась к нему ещё больше. Потому что провела незабываемый вечер с мужчиной, которому хватает сил выполнять свои обещания.
Его не придавил к земле собственный крест.
Как бы тяжела не была его ноша, ему хватает мужества взвалить её на себя и нести.
С мужчиной, на чью долю выпало столько испытаний, словно их отмерили на десятерых, но он не сдался. И остался человеком с большим сердцем и чистой душой.
Сегодня я увидела его именно таким. Не просто красивым и желанным до мурашек. Но ещё надёжным и сильным. Добрым и мужественным. Мужчиной, с которым я могла бы прожить всю жизнь. Мужчиной, которого я любила бы до гробовой доски…
Если бы столько всего сейчас нас не разделяло. Например, очередь в двадцать с лишним таких же влюблённых в него дурочек, как я.
И я уже думала, что мне принесли приглашение лететь в шале, когда на наши с Кейт кровати положили по белому конверту, но это оказалось другое.
– Свидание? – округлила она глаза, глядя на картонку и недобро скосила их на меня. – На троих?!
Но меня больше насторожило, что нас попросили не надевать никаких украшений, не пользоваться духами и предпочесть закрытую одежду с длинными рукавами, брюки и удобную обувь.
– Мы что пойдём в поход? – ожидая у крыльца машину, всё ещё фыркала Кейт, словно чувствовала себя без своих серёжек и колец голой.
– Я покажу вам свою компанию, – лично открыл для меня дверь лимузина… Эван.
И плотоядный взгляд, которым он меня смерил, поверг меня в ужас больше, чем встреча со всеми его ядовитыми гадами.
Глава 28. Адам
Что ещё я мог ей сказать? Этой девочке, чистой как снег на вершинах Альп. Девочке, хрупкой, как шельфовый ледник: чуть-чуть больше солнца и тепла, чуть-чуть надави, и она отколется от берега, от семьи, отречётся от всего, что для неё было важно, чтобы стать всем для меня – айсбергом, спасающим мигрирующих тюленей.
Что? Только, что Эван хороший. Эван всегда выполняет свои обещания. И Эван может сделать её счастливой.
Потому что Эван действительно может. И ей будет с ним лучше.
Что могу ей предложить я? Этой девочке, читающей трудные книги. В той грязи и мраке, что я живу, видящей высокое: самопожертвование, страдание, самоотречение. Что? Жизнь на пенсию военнослужащего? Чтобы на этой каторге она присоединилась ко мне?
Будет растить детей на социальное пособие? На гроши, что я смогу зарабатывать честным трудом? Или делать вид, что её всё устраивает, когда ради того, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась, я буду трахать каких-нибудь богатеньких баб, с дряблой кожей и пигментными пятнами, потому что сраный Эван прав: больше я ничего и не могу. Жиголо, стриптиз, танцы – я умею производить впечатление. Да что скромничать: я умею соблазнять. Красиво. Профессионально. Не напрягаясь. И я умею подчиняться приказам. Даже если прикажут убивать. У меня нет образования,
