уходило в пятки…
То, что он бывает задницей, не раз выбивало меня из зоны комфорта, я рада и не рада тому, что он уже не сможет быть другим и он такой, какой есть. Мой.
— Может, тебе нужен аспирин, а не кофе? — спрашиваю его.
Он открывает холодильник и отрывисто бросает:
— Мне нужен кофе. Где у тебя молоко?
— Молока нет.
— А сахар? — переводит глаза с пустых полок на меня.
— Сахара тоже нет.
Проведя короткую инспекцию по моему телу и лицу, захлопывает дверь с кричащим раздражением.
Он явно встал не с той ноги. Глядя на то, как, включив кофемашину, он упирается кулаками в стол рядом с ней, чувствую упрямую потребность напомнить ему о том, что у нас уговор и у меня еще есть время.
Подойдя, прижимаюсь грудью к его спине и обнимаю руками талию, подстраиваясь под контуры напряженного тела. Кладу щеку между его лопаток и зажмуриваюсь.
Смыкаю веки с силой, вдыхая запах чистой кожи и наслаждаясь тем, какой Градский горячий, сильный и настоящий.
Он не двигается, а я спрашиваю:
— Теперь и я тебя раздражаю?
— Ты меня не раздражаешь. Просто через три часа мне нужно быть у клиента, и мне нужно как-то добраться до дома по семибалльным пробкам, чтобы переодеться.
— Спустись в метро… — предлагаю.
— Очень смешно.
Он сам усложнил себе маршрут. Мы оба это знаем. Это знание наполняет меня внутренней силой, которую я не хочу демонстрировать. Хочу просто оставить ее при себе, вместо того чтобы дать Владу возможность полить ситуацию фирменным цинизмом. Но черти в моей голове не хотят сдаваться, поэтому я лезу на рожон, спрашивая:
— Что ты скажешь Андрею, если он заявится ко мне сейчас?
Влад молчит. Его сопение я слышу даже за шумом кофемашины. Грудью чувствую, как его тело вбирает и выпускает кислород.
Да, чёрт возьми, его поступок был необдуманным!
Он из-за этого психует?!
— Скажу ему, что у его сестры очень красивая киска.
— А если серьезно?
— Что ты хочешь услышать? Я потеряю друга, вот что случится, если он заявится сюда сейчас.
Мое горло парализует от понимания, что он лучше потеряет друга, чем сдастся. Мне больно, и я злюсь на эту жесткую правду, хриплым голосом спрашивая:
— А меня ты не боишься потерять?
— Арина… — угрожающе осаживает Градский.
К черту его…
На глаза наворачиваются слезы.
Разжав руки, я отстраняюсь и, развернувшись на пятках, иду к двери.
— Мне нужно в душ, — бросаю на ходу, держа свои слезы в узде, пока не остаюсь одна в ванной.
Уверена, щелчок замка слышен на всю квартиру, когда закрываюсь изнутри, чем даю понять, что здесь Влад мне не нужен.
Слезы смешиваются с водой, которой подставляю лицо. Мне хочется плакать сильнее, кричать. Швырнуть в стену что-нибудь, чтобы дать выход давящему на грудь изнутри шару. Но я просто беззвучно позволяю воде смывать с себя сон и слезы, намыливая тело гелем, который пеной стекает к ногам.
Растираюсь перед зеркалом полотенцем, и оно сырое. Сигнал о том, что до меня им пользовался Влад.
Завернувшись в махровую ткань, выхожу из ванной, собираясь одеться в комнате.
Градский сидит на полу у стены рядом с моим матрасом и задумчиво пьет кофе, вытянув перед собой ноги. По-прежнему в трусах. Его глаза поворачиваются вслед за мной, пока он подносит к губам чашку.
В полной тишине я ворошу стопку вещей на подоконнике, кожей чувствуя на себе взгляд из противоположного угла.
Под осязаемым на коже взглядом надеваю трусы и легкий летний сарафан, оттолкнув ногой в сторону сброшенное на пол полотенце.
Мокрые волосы липнут к плечам.
— Сыграй что-нибудь, — слышу размеренную просьбу за спиной.
— Оно расстроилось после перевозки, — отвечаю, раздраженно собирая с плеч мокрые волосы.
— Я не настолько искушенный слушатель.
Смотрю в окно, терзаемая мыслями, от которых прятала голову в песок все это время. Можно отключить мозги на день или два. Можно отключить их даже на неделю, но сейчас, когда они проснулись, отключить их можно только ударом головы о стену.
Сорвавшись с места, иду к инструменту, который родители подарили мне на одиннадцатилетие, и, усевшись на стул, откидываю крышку.
Мне вдруг претит идти на компромисс, хоть я и согласилась быть пай-девочкой в течение двух недель и после тоже. Мне вдруг не хочется прятать эмоции, а хочется быть стервой, поэтому, когда пальцы под властью мышечной памяти ударяют по клавишам, мою квартиру наполняют звуки вступления, которое я для себя всегда интерпретировала как агонию.
Разбрасываясь через музыку сгустками своей энергии, рисую картину то ли надвигающейся бури, то ли землетрясения, и если Владу хотелось совсем другого, чего-то более умиротворяющего, то не выйдет.
Может быть, это слишком театрально, но мне плевать.
Звуки протеста, злости и драмы отскакивают от пальцев, как гвозди, и я делаю это с упоением. Играю, играю, играю, до тех пор пока на мою шею не опускается тяжелая горячая ладонь.
Пальцы замирают, будто поставленные на паузу. Сердце стучит, потому что сейчас я не профессионал, а просто застрявшая между мирами дурочка.
После моего представления тишина кажется звенящей.
Мне хочется кусаться и царапаться. Сопротивляться упрямству Градского, его холодной рассудительной логике. Вкладываю это в свой взгляд, когда поворачиваю голову и смотрю на Влада с вызовом и вздернутым подбородком.
— Я же говорила, оно расстроилось, — копирую его любимую усмешку.
Его глаза горят, а рука сдавливает мою шею сильнее. На дне черных зрачков тлеет адское пламя, но я этого не боюсь.
— Ты виртуоз, — вкрадчиво шелестит его голос. — Это талант.
— Мимо.
Это не то, что мне сейчас нужно.
Влад напрягает желваки. Впивается глазами в мое лицо и тянет меня вверх, прихватив за мокрые волосы у основания шеи.
Послушно разворачиваюсь и поднимаюсь, напоследок звонко ударив по клавишам.
— Хочешь меня? — бросаю в лицо напротив.
Бугор в его боксерах информирует меня об этом лучше любых слов, но сегодня я хочу слов. Хочу услышать четкие ответы на свои вопросы.
— Да.
— Сильно?
Влад опускает затуманенный взгляд на мои губы, поглаживая большим пальцем пульсирующую вену у меня под подбородком. Сердце опять частит, выдавая мое состояние, хоть я его и не прячу.
— Глубоко и жестко. — Ведет он пальцами по моей коже ниже, поддевая бретельки
