– Вы одна, Марина? – услышала она вдруг и даже вздрогнула от неожиданности.
В студию заглянул Глеб. На правах своего человека в доме госпожи Иветты он заходил сюда часто. Марина и сама не знала, рада ли она его посещениям, хочется ли ей видеть его. Впрочем, так она относилась ко многим людям, с которыми мимоходом сводила ее жизнь: когда они были рядом, она чувствовала к ним расположение, но их уход не вызывал у нее ни сожаления, ни желания их удержать.
После смерти отца и бабушки Женя был единственным человеком, которого ей хотелось удержать в своей жизни. И это ей не удалось…
– Скучаете, Мариночка? – спросил Глеб, входя в студию. – Иветта просила передать, первого посетителя сегодня не будет, он звонил. Так что целый час у нас в распоряжении!
– У нас? – переспросила Марина.
Приход Глеба вывел ее из странного, заторможенного состояния, и она смотрела на него почти с благодарностью.
– Конечно! Вы ведь не будете возражать, если я использую этот час в своекорыстных целях – поработаю над вашим портретом.
Не дожидаясь Марининого ответа, он развернул стоящий у стены мольберт, тут же достал палитру, краски. Глеб писал ее портрет почти месяц, используя для этого каждую Маринину свободную минуту. Впервые увидев, что возникает на холсте, Марина улыбнулась.
– По-моему, Глеб, – сказала она, – вы вполне можете работать в мое отсутствие. Не вижу особенного сходства.
– Ну, Мариночка, не думал, что вы такая реалистка, – протянул Глеб. – Какого сходства вы хотите? Конечно, я могу взять фотоаппарат и завтра принести вам снимки. Но зачем? Мне важнее уловить, в чем состоит ваше магическое обаяние…
Марина вовсе не думала, что портрет должен напоминать фотографию, но она не стала оправдываться перед Глебом. Она еще в детстве поняла, что картина не должна быть похожа на реальность – вернее, должна быть похожа, но как-то иначе, чем видит глаз. Она привыкла разглядывать китайские миниатюры, на которых каждая фигурка казалась странной, но все вместе они создавали особый, живой мир.
Этого-то и не умел художник Глеб. Но что толку говорить? Пусть думает, что она просто не видит портретного сходства… С холста смотрела на Марину красивая девушка с огромными, тщательно прописанными глазами. Глаза менялись после каждого сеанса: Глеб никак не мог найти нужный цвет. Волосы у этой девушки были изображены в виде двух рук, сомкнутых под подбородком.
– Я сегодня работал всю ночь, – рассказывал Глеб, смешивая краски. – И я понял главное, Марина!
– Что же главное? – улыбнулась она.
– Вы бы лучше спросили, как я это понял! Путем медитации… Работал часов пять, сначала просто рисовал, а потом пришло такое состояние… Третий глаз открылся! Показалось, что я уже внутри картины – то есть внутри вашего портрета – и все могу в нем делать, даже к волосам прикоснуться… В общем, теперь я знаю, в чем дело. Посидите спокойно, очень вас прошу!
Марина слушала Глеба и видела, что ему, в общем-то, не до нее – настолько он погружен в собственный мир. И что это за мир, не призрак ли? Но, в конце концов, что ей за дело до третьего глаза художника Глеба? Пусть работает, раз он думает, будто понял что-то во время ночной медитации. Еще один человек задевает ее жизнь, ничего в ней не меняя…
– На портрете у вас должно быть по меньшей мере четыре глаза, понимаете? – говорил Глеб, и кисть мелькала в его руках. – Это-то и создаст нужное ощущение – того, что глаза меняются каждую минуту. И передаст вашу необычность…
Час пролетел незаметно, в молчании, которое Марина нарушила первой.
– Сейчас придут, Глеб, – сказала она. – Вам пора заканчивать.
Тот отвел взгляд от мольберта, посмотрел на нее туманными глазами.
– А вы даже не посмотрите, что получилось? – спросил он.
«Зачем мне это?» – едва не вырвалось у Марины.
Но вслух она произнесла, чтобы не обидеть его:
– Посмотрю, конечно, только потом. А сейчас мне ведь тоже надо настроиться на то, что я буду делать.
Глеб нехотя собрал краски, снова повернул мольберт к стене.
– Я завтра опять приду, – сказал он. – Как только вы работу закончите.
– Приходите, – пожала плечами Марина. – Вы мне не мешаете, Глеб.
Она смотрела, как закрывается за ним дверь, слушала, как он спускается по лесенке.
«Сколько их еще будет в моей жизни? – с тоской подумала она. – Сколько их будет – людей, которые ничего для меня не значат?»
А в это время еще двое таких людей уже входили в студию, и, вздохнув, Марина поздоровалась со входящими.
– Вы вдвоем? – спросила она. – По-моему, записан один посетитель.
– Это я! – тут же откликнулся первый из них. – А Алексей Васильевич так, посмотреть только.
Говоривший был маленьким, подвижным мужчиной с начинающим округляться животом и быстрыми черными глазами. Да и весь он был какой-то быстрый, легкий человек. Марина сразу почувствовала его легкость, несмотря на брюшко и полнеющее лицо. Почти ничего в его облике не мешало этой легкости, и все же…
– Иногда это невозможно – чтобы кто-нибудь смотрел, – мягко сказала она, но, увидев расстроенное лицо посетителя, добавила: – Если будет невозможно, я вам скажу.
– Да я, понимаете, побаиваюсь один, – смущенно объяснил тот. – Меня Григорий зовут, Григорий Матвеевич. Я вообще-то никогда к гадалкам или там магиням, колдуньям всяким не ходил, вот и попросил Алексея Васильича – со мной чтобы… Но о вас многие хорошо говорят, а меня так поджало, что я и… Решился, в общем.
Спутник Григория Матвеевича стоял у двери, и Марина предложила ему:
– Вы садитесь, где вам удобно. Расскажите, пожалуйста, что случилось, Григорий Матвеевич, – попросила она своего посетителя.
– Дело такое, – торопливо начал тот, усаживаясь на стул перед Мариной. – Я, понимаете, с женой развелся, уже полгода. С кем не бывает, что ж тут такого? Ну, не мог я, короче, с ней жить: разные люди, и все такое. Что я ни сделаю – все не по ней, а все равно во все лезет, шагу самостоятельно ступить не дает. Куда ж такая жизнь? Тем более у меня бизнес – вот Алексей Васильич, партнер мой, может подтвердить – свои расклады, а она во все вмешивается!
Он говорил, слегка картавя, и был похож на обиженного ребенка. Марина едва заметно улыбнулась, слушая его.
– Что же вас теперь беспокоит? – спросила она. – Вы ведь говорите, что разошлись?
– Разойтись-то разошлись, – подтвердил он. – И с имуществом вроде разобрались, никаких у нее, можно сказать, не должно быть претензий. А вот, понимаете… Не дает она мне покоя!
– Звонит, приходит? – спросила Марина, хотя ей уже было понятно, в чем дело.
– Да нет, ничего такого. Если б звонила! Я бы номер поменял, есть возможность. Но вы понимаете, хуже того! Вот нету ее, а все равно как за руки меня она держит! Не могу я от нее избавиться, так и висит она у меня над душой. Наваждение какое-то, тут во что хочешь поверишь! Однажды до чего дошло: бумагу собираюсь подписывать, а тут вдруг она – ну, мерещится мне, что ли, не знаю… Рука так и задрожала, не могу подписать, хоть убей! Сомнения всякие начались, хотя вроде дело было ясное, выгодное… Сорвалось, короче, все – ведь из-за нее, ей-богу из-за нее! И не один раз так было. Может, можно как-то… помочь, избавиться от нее как-то – можно? – осторожно спросил он, бросая на Марину смущенный взгляд своих быстрых глаз.
