– Кому как, – вздохнул гид, – на моей исторической родине знание культуры и языков Востока оказались никому не нужны.
– А что у вас за профессия? – Любопытство Михаила Вячеславовича постепенно брало верх.
– Профессор уездного университета, – отрекомендовался рыжеволосый, – зарплата пять тысяч рублей. Это до того, как кафедру нашу расформировали. Потом безработный.
Фадеев ничего не ответил, только почувствовал, как сердце болезненно сжалось.
– И давно вы здесь? – медленно, не умея отделаться от чувства стыда, произнес он.
– Уже десять дней, – профессор сник. – Если фирма внесет за меня выкуп, выйду на свободу. А если нет…
Он не смог продолжить – слезы безвольно покатились по впалым щекам.
– Сумма большая? – Фадеев на время забыл о собственном горе: сейчас его волновала судьба этого несчастного человека и возмущала ужасающая беспомощность личности перед лицом государства. Вернее, уже двух государств.
– Сто тысяч бат, – всхлипнул профессор и, устыдившись собственной слабости, опустил глаза.
– Ерунда! – Михаил Вячеславович воспрял было духом, поняв, что сам может запросто вытащить этого человека из ада, но тут же вспомнил о собственном беспомощном положении и сник, – не расстраивайтесь. Пока человек жив, выход всегда есть!
– Конечно, – торопливо закивал профессор, чтобы скрыть свое состояние, – конечно! Главное, нам надо выжить в этом Клонг Прайм.
– Сложно? – хмуро спросил Фадеев.
– Вполне, – профессор поправил сползшие от пота очки. – Надо быть осторожным! За шум, громкие разговоры сажают в карцер, куда стекают сточные воды. Или есть еще одно наказание – бочка. Крохотный бетонный мешок, в котором не шевельнешься.
– Вы, надеюсь, не попадали? – Михаил Вячеславович ужаснулся, живо представив себе инквизиторские пытки современных тюрем Таиланда. Если уж камеры похожи на грязный хлев, каким должен быть карцер?!
– Нет, – профессор перекрестился, – бог миловал. Но должен предупредить: в камере тоже хватает опасностей. У многих тайцев туберкулез, сифилис, гонорея, бог знает что еще – соблюдайте предосторожности. Избегайте контактов. На сутки дадут всего литр воды, не расходуйте сразу: и пить надо, и соблюдать гигиену. Умывальников здесь нет. Что же еще? Один раз в день приносят миску риса с кокосовым соусом. Есть невозможно. Но те, у кого есть наличные деньги, могут купить еды. Остальные вольны умирать от голода.
– Спасибо за лекцию, – слабо улыбнулся Фадеев.
– Шутите, – профессор испытующе заглянул в его лицо, – значит, будете жить! Многие именно в первые сутки не выдерживают, сходят с ума.
– У старого козла крепки рога, – пробормотал себе под нос Михаил Вячеславович.
– Правильно, – улыбнулся профессор, – правильно! А вы-то кто по профессии?
– Летчик, – Фадеев тяжело вздохнул.
– О-о, – профессор посмотрел с уважением. – Если не ошибаюсь, пилотов с училища готовят к действиям в экстремальных ситуациях. Учат, как выжить и спастись, что бы ни произошло.
– Ваша правда, профессор.
– А вот мне, – он перешел на шепот, – мне иногда становится здесь так страшно! Люди умирают, как мухи. Их грузят на тележки для мусора и вывозят вон. И если б все были преступниками! Вину многих не могут доказать. Оправдывают. Иногда уже после смерти…
Фадеев молчал. Ужасы, которые пересказывал ему измученный человек, вставали перед глазами. Но теперь, когда Михаил Вячеславович снова почувствовал ответственность за жизнь ближнего, ему стало легче: он обязан выжить, иначе спасти этого несчастного ему не удастся.
– Здесь все решают деньги, – продолжал нашептывать профессор, – есть они, вас выпустят на свободу, нет – умрете как собака! Из-за одних кандалов сколько людей отправилось на тот свет! Эти ржавые грязные железки оставляют такие раны! А потом – глядишь, заражение крови. И смерть.
Михаил Вячеславович положил свою ладонь на острое плечо профессора. Сейчас он хотел одного – избавить человека от образов, так живо нарисованных его же сознанием. Для полного отчаяния вполне хватило бы тюремной камеры и тощих, изъеденных болезнями людей, которыми она была набита. А тут еще мысли о сумасшествии, смерти. Единственный способ не тронуться разумом, попав в жернова системы, призванной уничтожать человека, – не слышать, не видеть, не осязать.
– Не думайте об этом, – попросил он почти ласково и, всего секунду помолчав, поинтересовался: – Вы последний авиационный анекдот слышали?
Частое общение с Михалычем в последние три дня не прошло для Фадеева даром: у него появилась фора во времени. Соперничество с Клонг Прайм – кто кого – можно было считать отложенным. Пусть всего на тридцать или сорок минут, и все же он воспользовался своим преимуществом.
Фадеев говорил и говорил полушепотом, сохраняя серьезное выражение лица и заставляя растрепанного профессора краснеть от смеха. Постепенно к ним примкнула небольшая компания – русские лица, украинские, узбекские, кажется, даже казахские. Михаил Вячеславович насчитал двенадцать человек, сдержанно смеющихся в нужном месте и после окончания главной фразы. Остальные улыбались вразнобой и когда придется – Фадеев понял, что нашлись добрые люди, которые умели как-то перевести тайцам сокровищницу авиационного юмора.
Голова его сконцентрировалась на одном – вспоминать один за другим все забавные истории и анекдоты, которые он когда-либо слышал. Постепенно он и сам почувствовал, как атмосфера склепа, в который он попал пару часов назад, меняется. Общие улыбки и сдержанное веселье сделали свое дело – стены Клонг Прайм отступили, давая людям немного жизненного пространства взамен мыслей о смерти. Лица просветлели, глаза наполнились смыслом. Михаил Вячеславович заметил, что только один заключенный остался безучастен к его рассказам – тот самый европеец с красными ногами, который не мог даже открыть глаз. Он тяжело, со свистом дышал и обливался крупными каплями пота.
Дверь камеры внезапно открылась – все обернулись с изумлением, словно забыли на время, где находятся, – и два надзирателя, что-то громко выкрикивая на тайском, замахали руками.
– Что это? – спросил Фадеев, взглянув на свое запястье. Оказывается, он не закрывал рта больше двух часов кряду.
– Время прогулки, – ответил профессор, проворно вскакивая с места. После непрерывного двухчасового смеха он выглядел помолодевшим.
Михаил Вячеславович послушно встал и, стараясь, никого не задеть, направился к выходу.
Прогулкой называли размеренное хождение заключенных по длинному зарешеченному коридору без крыши. Запахи здесь были почти такими же жуткими, как и в камере: на тайской жаре любые отходы начинали моментально разлагаться и наполнять зловонием воздух. Если учесть отсутствие в тюрьме канализации и то, что все нечистоты сливались в открытые бетонные ямы, как с готовностью объяснил профессор, дышать и на улице было нечем. Только время от времени порыв ветра приносил из окружавшего территорию тюрьмы леса глоток свежего воздуха.
