Золотая гора манила его своей сияющей вершиной. Я уже была наверху, а Дима оказался внизу. Он стремился догнать меня, вскарабкаться на самый верх, чтобы усесться на вершине.
– Нет, не передумала, но у меня есть муж и сын, они тоже любят меня, нельзя доставлять им еще большее горе, – сказала я.
– Ты уже причинила им страдания. Зачем же растягивать удовольствие? – спросил Дима.
Он говорил верные и точные слова. Но я не могла объяснить возлюбленному, в сущности еще очень молодому человеку, что горе может раствориться в повседневной печали, застыть в ней, и тогда мой уход не нанесет внезапной раны моим близким.
– Надо ждать, Дима.
И мы обрушивались друг на друга с еще большой яростью, будто животные, измученные любовным томлением. В наших обоюдных ласках всегда присутствовала надежда на будущее. Мы жили в нашем облаке. И верили, что оно будет существовать всегда. Я припадала к смуглому телу, обтянутому тонкой кожей, напоминающему боевой барабан, впивалась в него губами, высасывая очередную порцию удовольствия. Дима наслаждался моим наслаждением. Мы окунались в него, будто в холодную прорубь после жаркой и кипящей бани. И тут же выскакивали из ледяной купели и вновь мчались обратно, в сумрачную темень полыхающего жара любви. И я благодарила небо за драгоценный подарок. Моя жизнь приобрела новое звучание. Скука умерла. Я поставила ей памятник забвения. Дима нежно провел сухой и жаркой ладонью по моему животу.
– Он узкий и впалый, как живот индейца, – сказал он.
– Наверное, индейцы не все худые, они бывают толстыми и жирными, – несмело возразила я.
– Не бывают, они все мускулистые и поджарые, как мы с тобой, – сказал Дима.
Он настаивал на своей точке зрения. Убеждал в собственных знаниях. Проявлял мужское начало. Мне нравились в нем зачатки лидера. Дима сможет пробиться в жизненной толчее, взберется на вожделенную вершину.
– Ты спешишь? – спросил он и строптиво поджал губы.
– Спешу, милый мой, спешу. Завтра обязательно приду. Может быть, насовсем. Не скучай, – я нежно поцеловала блестящий, отливающий кремовым атласом живот.
Он молчал. Поджатые губы, обиженный взгляд из-под насупленных бровей, закинутые за голову мускулистые обнаженные руки – невозможно оторваться, немыслимо уйти от этого зрелища. Я могла бы просто любоваться им, не предаваясь любовным утехам. Сидела бы и смотрела, и пусть бы он лежал передо мной всегда. Я громко хлопнула дверью. Ноги не слушались. Они поворачивали обратно. Я заставила их идти в нужном направлении. Дома меня ждали. Терпеливо и достойно ждали, не обвиняя и не осуждая. Ждал муж. И ждал сын. Я их любила. Я не смогу уйти из дома. И я не могу сказать об этом Диме. Я разрывалась между домом и любовником. И не было никакого выхода из тупика.
* * *
Муж торчал в кухне, кажется, он хотел поставить сложный химический опыт, пытаясь что-то поджарить. Научный эксперимент не удался. В кухне противно пахло едкой гарью. Я открыла окно. Включила кондиционер. Дмитрий уныло сидел в углу, скромно прикорнув на диванчике.
– Варя, нужно нанять кого-то, а то мы с голоду умрем, – ворчливо сказал муж, – придешь как-нибудь, а в квартире два трупа.
Я подскочила к нему и зажала ему рот обеими руками. Язык не подчинялся мне, он вообще не мог пошевелиться. Я трясла головой, пытаясь произнести хотя бы одно слово, но не могла. Володя спокойным жестом убрал мои руки от своего рта, осторожно опустил их.
– Никогда не прикасайся ко мне, слышишь, – сказал он.
Слова прозвучали как предупреждение. Муж произнес их жестким, каким-то противным голосом, едким, как гарь после пожара. Я почувствовала озноб. Меня затрясло, как в лихорадке. Ему неприятны мои прикосновения. Зато мой язык обрел подвижность.
– Извини, я нечаянно, извини меня, пожалуйста. Просто я хотела сказать, чтобы ты никогда не произносил плохих слов по отношению к себе и Димке. Сейчас я приготовлю ужин. Поиграйте чуть-чуть, – я подошла к плите, а муж отскочил от меня, будто ужаленный. Он чуждался меня, будто ко мне прилипло что-то грязное и скабрезное, постыдное.
Они вышли молча, будто оба играли в молчанку. Обычно такие игры плохо заканчиваются. Слезы капали на сковороду, грозно шипели, предупреждая об опасности. Муж и сын поужинали без меня. Я вышла из кухни, чтобы не нагнетать обстановку. Дмитрий тоже молчал. Раньше он разговаривал со мной, шутил, смеялся. Мы играли в разные игры, бегали по квартире, бросались подушками. Детские игры остались в прошлом. Начались другие. И невозможно было переступить черту, за которой уже не виделся горизонт. Земля уходила из-под ног. Зыбкая твердь напоминала тонущий корабль. Капитан равнодушно взирал на погружение. Моряки на «Варяге» тонули стоя. Мои близкие умирали, как боевые офицеры. Муж и сын прижимали руки к бескозыркам. Они не боялись. Они любили меня.
Ночью я пришла к мужу. В гостиную. Он лежал на диване и щелкал клавиатурой ноутбука.
– Володя, ты можешь простить меня? – сказала я, отводя его руку от клавишей. Отвела осторожно, стараясь не вызвать у него брезгливого по отношению к себе чувства.
– За что? – равнодушно поинтересовался муж.
– За все, что случилось со мной, – сказала я.
– Ты же не виновата, – процедил он сквозь сжатые губы.
– Виновата, я знаю, что виновата, перед тобой, и перед Димкой, и даже перед собой виновата, и я не знаю, чем искупить свою вину, – мне хотелось разжать его губы, сломать жесткую пружину взаимной ненависти.
– Иди спать. У меня ранняя побудка. Проблемы в бизнесе, – он все-таки разжал губы. Улыбнулся. Приветливо и нежно, как обычно. Как всегда улыбался. Выдержка морского офицера. Стоическая и прямая, как стрела, как штык, как морской кортик.
– Может, поделишься со мной проблемами? Тебе же легче станет, – сказала я, не надеясь на ответ.
Муж ничего не сказал, лишь нервно заклацал клавишами, будто волк клыками. Я вышла из гостиной. Подошла к сыну, Дмитрий притворился, что спит, крепко и надежно. Я нагнулась и поцеловала его. Дыхание замерло, сын не хотел моего прикосновения. Он чуждался меня, как отец. Они сблизились, стали роднее и сплоченнее, чем прежде. Еще до того момента, когда на меня не обрушилась любовь.
Ночью ко мне пришел Дима. Мы окунулись в привычный мир. Ночное бдение закончилось лишь ранним утром. Я проснулась от глухого удара. Стукнула дверь в прихожей. Муж ушел. Не простился. Мы стали чужими. Наверное, я получила сполна за свой грех. И все-таки я ждала еще большего наказания за совершенное злодеяние против моих родных. Иногда мне хотелось избавиться от всех, любимых и нелюбимых, оставить их без меня, лишить своего присутствия. Только бы меня не было. И тогда исчезнет все – страдания и муки, любовь и ненависть. Но вдруг всплывали в памяти жаркие объятия, пылающее смуглое тело, ямка на впалом, втянутом вовнутрь животе, тонкая атласная кожа, и я устыдилась собственного малодушия. Любовь останется во мне навсегда, она уже никуда не денется. Не исчезнет. Она будет жить в веках даже тогда, когда меня уже не станет, когда мой прах развеется по ветру. И это уже свершилось. Любовь затвердила за собой право на вечное существование. И мои глаза покрылись влагой умиления. Я вновь любила и никого не хотела покидать. Мы будем жить и будем любить, как бы это трудно ни было, как бы страшно нам ни казалось.
