— Молчит…
— Не напрягайся так! — Яна едва удерживалась от смеха, до того забавно было на Галину смотреть: как та стоит, зажмурившись изо всех сил и наморщив крутой лесенкой лоб — восстанавливает внутреннюю тишину! — Извилины скрипят. Расслабься…
Галька театрально вздрогнула и широко раскрыла бедовые темно–карие вишни–глаза, будто с местным привидением нос к носу столкнулась. И зловещим шепотом сообщила:
— Петя!
После изнурительно долгого трепа девчонки с трудом собрали всю компанию и выбрались на улицу под неяркое вечернее солнце. Стас караулил внизу: стоял себе в небрежной позе и набирал что–то длинное на мобилке, вальяжно привалившись спиной к недавно покрашенным перилам. (Так и подмывало заглянуть ему за спину: не отпечаталось ли чего?..) На них подчеркнуто не взглянул, и вытянутую вперед ногу не удосужился убрать, чтоб освободить проход. Идущая впереди Юлька с редким хладнокровием наступила на его притопывающий кроссовок всей ступней, но Капля даже не поморщился. Разыгрывает из себя стоика!.. Хотя обувку свою с дороги благоразумно прибрал, одного раза хватило. (Ну да, пусть скажет спасибо, что Юлия каблуков не носит!)
С удивительной ясностью Янка вдруг припомнила, как часто за прошедшие месяцы натыкалась на этого Каплю в самых неожиданных местах: на углу возле дома, или в супермаркете по соседству, или на рынке через дорогу… И ни разу ни малейшее подозрение не промелькнуло в голове, неужели так сильно была занята собой? А еще считала себя дико прозорливой и наблюдательной — как любит поддразнивать братец Ярослав, «глаз–алмаз». Вот те и алмаз, прохлопала ушами элементарнейшие вещи!.. Совсем как у любимых Стругацких, «Волны гасят ветер»:
«Видит горы и леса,
Облака и небеса,
Но не видит ничего,
Что под носом у него!»
«Ну, хоть тайна с телефонным Воздыхателем прояснилась, уже плюс," — утешила себя. И проходя мимо Стаса, как бы ненароком выпустила из рук эту наделавшую шума записку, куцый бумажный огрызок плавными кругами опустился на ступеньку у самых авторских ног. Даже оборачиваться на него не стоит, еще чего! За такое свинство!..
Галька единственная из всех девчонок разглядела ее хитрый маневр и трагически забормотала над Яниным ухом:
— Кажется, мой внутренний голос начинает говорить…
Дома царили тишина и идиллия: казалось, сам воздух неуловимо изменился, стал прозрачным и легким. Утром он был совсем не таким… Мама с папой по–родственному сидели рядышком на кухне, как пара голубков, интимно соприкасаясь плечами и расслабленно друг другу улыбаясь. При виде нее вскочили с табуреток и неестественно засуетились, напоминая нашкодивших первоклашек — до чего же смешные! Неужели помирились?
На Янкиной памяти уже раза три так бывало: после самых страшных скандалов и, на следующий день, усталых переговоров о разводах и разъездах… Когда уже ничего, казалось, не могло спасти и Яна падала всё быстрее и быстрее в невидимую пропасть, и уплывала из–под ног земля, как в кошмарном сне наяву… Когда возвращаться в эту угрюмую квартиру было превыше ее сил и она бесцельно бродила по городу до позднего вечера, беззвучно кого–то упрашивая и умоляя неизвестно о чем… Даже вспоминать не хочется, снова тоска хватает. Рано или поздно приходилось идти домой (не бомжевать же целую ночь на лавочке!). С замирающим сердцем Янка открывала дверь и обнаруживала их такими умиротворенными: мама смотрит на отца влюбленными глазами, а он, вставая, случайным жестом касается ее руки…
— Проголодалась? Разогреть тебе? — мамин голос зазвучал с живейшим участием — как будто забыла, что они уже третий день принципиально не разговаривают. Отец по привычке насторожился и машинально (скорей всего) расставил в стороны руки, готовый их разнимать. Как же ему, наверно, осточертели эти вечные ссоры–пререкания с утра и до вечера без выходных!
— А что у нас есть? — после короткой звенящей паузы нарушила молчание Янка. Мама заметно обрадовалась и тотчас засуетилась, забегала из угла в угол, пытаясь эту радость скрыть:
— Есть борщ и жаркое, будешь?
«Подожди, не бегай! Посмотри на меня," — попросила мысленно Яна. Мама словно по мановению волшебной палочки остановилась посреди кухни и обернулась к ней, их взгляды наконец пересеклись и друг на друге задержались. Отец всегда называл мамины глаза «кошачьими» — круглые, золотисто–зеленые с темными крапинками, разве что зрачки не впоперек. А Янку еще в детстве сравнивал с Бэмби из диснеевского мультика — она потом этот мульт смотрела десятки раз, пытаясь уловить то самое таинственное сходство. «Мы с тобой одной крови — ты и я! — выплыла изнутри достаточно дурацкая мысль. Мамины глаза в ответ слегка улыбнулись. — Только смотри, будешь его обижать…»
Но мама ее не дослушала. Отвернулась расцвеченной тигровыми полосами спиной в домашнем халате и захлопотала по своим хозяйственным делам — сделала вид, что ничего не поняла.
Володя наблюдал за ними с хорошо скрытым удивлением: нет, всё–таки вряд ли он когда–нибудь научится понимать эту пресловутую женскую логику! Двадцать лет живет с одной, пятнадцать с двумя — и до сих пор они для него как дремучий темный лес. То битую неделю не разговаривают, то непонятно с какой радости вдруг мило друг другу улыбаются, будто лучшие подруги — поди тут разберись…
Глава двенадцатая. Серьезный разговор
Дано мне тело. Что мне делать с ним,
С таким единым и таким моим?
За счастье тихое дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок.
В темнице мира я не одинок.
На стекла Вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло…
Из студенческого спектакля
Во вторник папа вернулся домой раньше обычного. Яна только–только успела переодеться после лицея в удобные спортивные брюки и футболку и на скорую руку перехватить бутерброд с голландским сыром, заедая его помидором. На закуску в кухонном шкафу нежданно–негаданно обнаружилась плитка молочного шоколада и едва начатая пачка вкуснейшего орехового печенья (сразу видно, что Славки, главного конкурента, нет дома!). Повезло еще, что матушки не оказалось на боевом посту, не стала приставать со своим борщом…
Классе в первом–втором мама требовала от них с Яриком, чтоб обязательно разогревали после школы суп (ну, или что–то горячее, что может сойти за первое) и в доказательство оставляли на столе немытые тарелки. Дескать, раз я не могу за вами персонально проследить!.. (Она тогда работала в школе, в группе продленного дня.) Сейчас уже трудно сказать, кто первым подал эту гениальную идею, но каждый Божий день суп исправно наливался в глубокие сервизные тарелки, а затем с полным хладнокровием отправлялся обратно в кастрюлю. А то и прямиком в раковину, чего уж греха таить… Через полгода или год мама, правда, просекла, в чем тут дело, застукала кого–то на горячем. Возмущалась тогда — страшно вспомнить!..
