Она помчалась туда, словно притянутая магнитом, оступаясь на выворачивающихся из-под ног камнях. Водитель последовал за нею.
Теперь она смогла рассмотреть лачуги получше. Они были сделаны из кусков картона, набитых на деревянные рамы гвоздями, пропущенными через бутылочные пробки. Крышами служили обломки ящиков или пустые жестянки; чтобы их не сдуло ветром, сверху лежали проржавевшие автомобильные аккумуляторы.
Орущие дети сновали туда и сюда по крутым захламленным улочкам; женщины развешивали белье на натянутой через дорогу проволоке, какие-то люди копались в грязи. Разбивают сад? Патриция не могла себе представить, чтобы на здешней почве могло что-то вырасти. Она прошла мимо девушки, которая пила воду из жестянки, предварительно наполнив ее из большого металлического чана, на котором красовался фирменный знак компании Стоунхэм.
Патриция подошла поближе и прочитала надпись: «Осторожно! Только для промышленного использования. Ни при каких обстоятельствах не используйте чан для других целей. Не допускайте попадания его содержимого на кожу. Ожог может оказаться смертельным».
Патриция пришла в ужас.
– Но почему же он здесь?
– Предоставила фабрика. Так они по дешевке избавляются от использованных чанов.
– Но прочитайте это предупреждение!
– А здесь не умеют читать по-английски.
Патриция надолго замолчала, продолжая свое путешествие. Остановилась перед картонной хижиной, крытой оберточной бумагой. Прямо у входа в хижину старуха поливала жалкий розовый куст, окруженный со всех сторон колючими сучьями, чтобы его ненароком не раздавили. Закрыв на минуту глаза, Патриция представила собственный обширный и ухоженный розарий.
– А вот и староста колонии, – сказал водитель, указывая на группу оживленно беседующих мужчин. – Эй, Рафаэль!
Лысый плечистый темнобородый мужчина кивнул и быстрым шагом пошел в их сторону. Водитель, тыча пальцем в Патрицию, разразился бурной и долгой речью по-испански.
– Ага, – хмыкнул Рафаэль. – Это вам не колония Кеннеди. Чувствуете разницу? – Он на удивление хорошо говорил по-английски, хотя и с сильным акцентом. – Богачи назвали свой поселок в честь американца, а мы свой – в честь Сапаты. – Он указал на надпись, вышитую у него на рубашке: «Свобода народу». – Вы меня понимаете?
– Да, – ответила Патриция. И повторила написанные по-испански слова по-английски.
В густой темной бороде сверкнула белозубая улыбка.
– Свободы-то у нас как раз предостаточно. Но нам нужны вода, электричество, канализация… и малость кирпича, чтобы построить себе дома.
– А почему эти люди живут в таких условиях? – спросила Патриция.
– Хороший вопрос. – Рафаэль вынул из кармана большой красный платок и вытер вспотевший лоб. – Американские компании сманили их сюда с ферм… Пятьдесят пять центов в час – это для мексиканца большие деньги. Но они не сказали, что цены здесь будут такими же, как по ту сторону государственной границы. А там, в Штатах, минимальная оплата составляет пять долларов в час. Так что им здесь едва удается прокормиться, а на жилье денег нет, что же касается строительства собственного дома, то такая мысль может прийти в голову только сумасшедшему. Знаете, сколько люди, работающие ежедневно по две смены, приносят домой в конце недели? Сорок шесть долларов!
– Как же они живут?
Он снова улыбнулся, как будто вопрос позабавил его.
– Позвольте я вам покажу.
И, взяв Патрицию за руку, он повел ее в одну из лачуг.
Войдя внутрь, он сказал женщине, готовящей бобы на керосинке, несколько слов по-испански. Патриция огляделась: мебели в хижине не было, только пара матрасов у картонной стены, увешанной грошовыми картинками с изображениями святых. В углу, на цементной плите, сидел молодой человек со страдальческим выражением лица; его левая рука была забинтована.
– Здесь живут восемь человек, – сказал Рафаэль. – Этот юноша вчера попал в аварию на фабрике. Ему оторвало два пальца.
Патриция еле выдохнула:
– На какой фабрике?
– Стоунхэм. Там хуже всего.
Патриция ужаснулась. Она торопливо полезла в бумажник и вывалила на стол все его содержимое.
– Пожалуйста, проследите за тем, чтобы ему была оказана достойная медицинская помощь, – сказала она Рафаэлю.
Когда она выходила из хижины, в горле у нее стоял ком.
Однако Рафаэль по-прежнему был сама любезность.
– Угодно осмотреть что-нибудь еще?
Патриция покачала головой.
Он церемонно раскланялся.
– Благодарю вас за то, что вы пришли. Большинство туристов сразу же отправляются в Акапулько… в Канкун… в Гуернаваку. А здесь, – его рука описала широкий круг. – Здесь перед вами подлинная Мексика.
Потрясенная Патриция поднялась по холму, обошла фабричный комплекс и села в машину. Когда они разворачивались у ворот компании, Патриции вновь бросилась в глаза часовня. Ей даже удалось разглядеть, что внутри, за ажурными окнами, горит множество свечей – маленькие язычки пламени надежды, не оставляющей людей, поставивших эти свечи, – надежды на то, что святой Рамон услышит их молитвы и пробудит совесть у владельцев здешней фабрики.
ЛИССАБОНДверь операционной открылась и оттуда вышел доктор Брага. Он снял хирургическую маску. Выражение лица у него было весьма озабоченным.
Мигель с нетерпением ждал слов врача.
– Гастроскоп показывает, что необходимо более серьезное обследование.
– Что это значит?
– К сожалению, нам придется сделать ему биопсию.
– Биопсию?
– Чтобы посмотреть, не является ли злокачественной опухоль в желудке.
Прежде чем Кардига успел собраться с мыслями, доктор Брага опять исчез в операционной.
Охваченный смятением, Мигель не мог понять, что ему теперь делать. Остаться здесь или уехать? И на сколько все это может затянуться? Усевшись в кресло, он огляделся по сторонам. В углу тихо всхлипывала седоволосая женщина; а девушка, вероятно, дочь, держала ее за руку и шептала ласковые слова утешения. Не в этом ли приемном покое сидел отец, пока самому Мигелю ампутировали ногу? А интересно, куда девают врачи отнятые у пациентов конечности? Мигель поспешил отогнать от себя дикую и мерзкую мысль. Он после собственного увечья отнесся к отцу жестоко, потому что был зол на него; не пора ли сейчас загладить свою вину? Или, может быть, уже слишком поздно? И, как знать, не является ли история, разыгравшаяся между ним и Патрицией, Божьей карой за тогдашнюю жестокость? Он горько усмехнулся – немало воды утекло с тех пор, как он в последний раз вспоминал о Боге.
– Мигелино, что – дурные новости?
Он почувствовал, как на плечо ему легла рука Эмилио.
