так, что я вижу ее профиль, вижу, как она облизывает пересохшие губы и смотрит прямо на меня. Таким шальным взглядом, что меня кроет. Просто разрывает на атомы от того, как охуенно она сейчас выглядит. Готовая. Сладкая. Моя.
Новый шлёпок, сильнее, захват ягодицы в кулак, чтобы не дергалась и резкий рывок вперед, чтобы заполнить ее до упора.
– Бля… – рвется стон, а она скулит, словно вырваться пытается, но куда она теперь от меня. Такая узкая, маленькая, тесная, идеально горячая, словно шоколад растопленный, который на языке растекается. И я растекаюсь, в этот момент, наверное, готовый на все, только чтобы никуда от меня не делась.
– Ты хотела, чтобы я был первым… – еле выговариваю, держа член глубоко внутри. Блять, как охуенно…
– Да, – часто дышит, глаза закрыты, тело напряженно.
– А я хочу, чтобы я у тебя был единственным, – наклоняюсь, закусываю кожу на плече, приводя себя в движение. Наращиваю темп в диком желании наполнить ее собой до отказа. Толкаюсь все чаще. Почти остервенело, выбивая влажные стоны, действующие похлеще афродизиака. Хочется больше, хочется сильнее. И я потакаю себе, вдалбливая Олю в край стола снова и снова. Черт, как же это круто, как же сильно и хорошо не сдерживаться, не думать, просто чувствовать себя в ней.
Ломит кости от ощущений.
Закрываю глаза, сам накрывая ее ладони, двигая стол к самой стене. Он бьется об нее в том же яростном ритме. Стук. Стук. Стук. Этот ритм в такт сердцебиению, готового разорваться от секса. Еще. Еще. Еще.
Я думаю, но вдруг слышу снизу тот же звук.
– Еще, господи, еще! – она кричит, а меня штормит, размазывает. Член в раскаленных тисках стягивает. Я гортанно выдыхаю, чувствуя, как Олю просто трясет подо мной. Именно в тот момент, когда я заполню ее до краев.
Прихожу в себя через минуту.
– Игнат, вот теперь больно, ты меня сейчас раздавишь.
– Вот так и бывает, всю душу выворачиваешь, всех сперматозоидов отдаешь, а ей тяжело.
Открываю глаза, вытаскиваю член, с каким-то безумным удовольствием смотря на то, как белёсые капли стекают по обнаженным ногам.
– Смотрел бы и смотрел.
– Я вот боюсь, как бы еще кто-то не посмотрел…
Я даже оборачиваюсь, но вздыхаю с облегчением. Специально дверь закрыл.
– Вряд ли. Я дверь закрыл.
– И на том спасибо, – поднимаю ее, прижимая к животу, целуя влажную от испарины шею. Провожу пальцами по местам, где она в стол вжималась.
– Больно?
– Мне нет. А тебя нужно осмотреть, – она поворачивается. Смотрит на мою руку, с которой, опа, капает кровь. Да, Захар выстрелил в меня, но пуля прошла по касательной. Я на адреналине даже не понял, как поранил руку. – Ну что за безответственность, Игнат! Как можно заниматься сексом, когда у тебя рана! Пошли скорее!
– А ты, я смотрю, любишь командовать.
– Не все же тебе этим заниматься, – улыбается она, подбирает рубашку, натягивая ее, потом пиджак и, относительно приведя себя в порядок, тащит меня по пустому клубу к нам в кабинет.
– Мы правда отсюда уедем? – внезапно спрашивает она уже внутри.
– Правда, Дикарка. Сходим сегодня заявление подадим в ЗАГС и через недельку свадьбу сыграем.
– Стоп, – она тормозит, расстегивая пуговицы на моей рубашке. – Какой ЗАГС, какая свадьбы…
– Оль, я вообще-то сказал, что мы поженимся.
– Когда?
– Перед тем, как подсадить себе свои хромосомы.
Она хмурится, очевидно вспоминая. Пока бинтует мне руку, молчит. А когда заканчивает, вдруг весело улыбается.
– А кто сказал, что я соглашусь?
Дикарка усмехнулась и повела меня к закрытой двери, а я пытался переварить фразу.
– И что это значит? – пошел я за ней, можно даже сказать, плелся. Ноги после секса ватные, а головная боль и напряжение начинают возвращаться. – Оль… Что значит не согласишься, а? Не ты ли мне выносила мозг, что я определиться не могу, а теперь решила поиграть?
Ее улыбка гаснет, но руку она не отпускает. Продолжает меня вести вдоль опустевшего после бурной ночи клуба. Тихонько жужжат пылесосы, на кухне слышится легкий звон посуды. Эти звуки утра меня всегда умиротворяли. А сейчас раздражают. Наверное, потому что я знаю, что мы с Олей не одни. И кто-то все равно наблюдает или подслушивает.
Оля тоже невольно дергается от посторонних звуков, уже не такая веселая и солнечная. Она упорно идёт вперёд, поднимается по лестнице, виляя своей чудесной попкой, рука ее продолжает тонуть в моей широкой ладони. Какая же она все-таки маленькая.
– Оль, я с кем разговариваю.
Она поворачивает голову, через плечо улыбается, хотя и немного грустно. Бля. Все понятно. За возможность трахать себя, она будет сношать мне мозг.
– Женщины такие не постоянные… – заходит она в кабинет, а я не выдерживаю. К себе тяну. Дверью хлопаю и к ней же прижимаю свою неуверенную ни в чем девочку.
– Ты не женщина. Ты девочка, моя девочка. Что за игры, Оль. Замуж за меня не хочешь?
Вот я бы поржал, если бы она сказала «нет». Или я просто боюсь этого до чертиков.
– Я просто понять хочу. Почему? Что изменилось? Ещё вчера вечером ты мне говорил, что я никто и прав у меня нет, можно сказать, резиновая Зина для утех, а в будущем свиноматка.
Охереть. Что, блять, в ее голове?
– Я не так говорил, Оля. Не надо перекручивать…
– Ты говорил, что ты можешь делать, что хочешь, флиртовать, закрываться в кабинете с бывшими… А я… – ну нет, нет, только не реви.
– Ты тоже хочешь закрываться в кабинете с бывшими? – усмехаюсь, пытаюсь атмосферу разрядить.
– Ну я же не том, – она отворачивается от поцелуя, идет к аптечке. – Игнат, ты обещал, что мы тебя полечим. Раздевайся…
Очень двусмысленно…
– Моя ты ненасытная.
Оля берет аптечку, глаза не забывает закатить. Но все равно часто дышит, когда я полностью освобождаю избитое тело от рубашки. Оля застывает, чуть ли не с открытым ртом рассматривая гематомы.
– Игнат, ну что же ты…
– Прости, милая, что не терминатор…
– Не говори ерунды, просто смотреть страшно. Садись давай, – он указывает на стул и принимается за дело. Делая какие-то примочки, смачивая рану чем-то дико жгучим, от чего я чуть ли не ору. – Ну что ты как маленький… Словно в первый раз.
– Не первый, но я проще это делаю. Водой промываю и пластырь клею.
– Понятно, откуда у тебя шрамы. Не можешь без адреналина, да?
– Могу, конечно. На мотоцикле давно не гоняю, хотя в гараже стоит. Даже по крышам уже не гуляю. Но знаешь, – чуть наклоняюсь,
