делаешь», то ли «плохо меня знаешь» — не разберу.
И слава Богу, что мы почти на месте. Из последних сил сдерживая слезы, прошу Ивана Григорьевича высадить меня чуть раньше: рядом с Савицким я задыхаюсь! Стоит только авто остановиться на обочине, как я стремглав выскакиваю из салона и несусь прочь. В ушах по-прежнему гремит фраза Савицкого «я просто прошел бы мимо», а перед глазами — мутная пелена слез. Наверно, поэтому не замечаю, как налетаю на идущего впереди парня, едва не сбивая того с ног.
— Как же ты мне осточертела, Лапина! — рыком вонючей гиены отравляет сознание Киреев.
Я точно родилась в пятницу тринадцатого! Ну почему мне так не везет?!
— Прости! — Я не готова к новым стычкам с этим уродом и пытаюсь пройти мимо.
— «Прости»?! — кривится Киреев и со всей дури хватает меня своей лапищей за шелковую ткань блузки, бессовестно сминая её возле моего горла. — Ты мне еще за аэрозоль не ответила, сука!
— Отпусти! — брыкаюсь беспомощным цыпленком в руках озверевшего одноклассника.
— Ага! — брызжет слюной Киреев. — Только сначала ты извинишься передо мной как следует, дрянь! Поняла? На колени вставай, Лапина! И проси так, чтобы я услышал!
Озверевший мерзавец с силой тянет меня к земле. Щеки горят огнем от нестерпимой порции унижения. Верхняя пуговица моей многострадальной блузки с треском летит на асфальт. Я пытаюсь устоять, целюсь коленом в мужское достоинство подонка, но сегодня Киреев оказывается сильнее…
Кожу ног привычно жжёт от грубого приземления на тротуар, в горле застревает ком невыплаканных слез. Я смотрю снизу вверх на самодовольную рожу Киреева и понимаю, что никогда не извинюсь перед ним. Не оставляю попыток встать, но парень бьет наотмашь словами по живому:
— Лапина! — ржет Киреев. — Какая же ты жалкая! — презрительными нотками сильнее затягивает удавку на шее. — И парень твой такой же мудак! Интересно, что еще мне с тобой нужно сделать, чтобы он перестал пялиться и вышел набить мне морду?
От одной только мысли, что за моим унижением наблюдает Савицкий, меня начинает подташнивать. Обострившаяся до предела жалость к самой себе, душит похлеще нападок Киреева. Слезы, которые так долго я старалась сдержать, бурными ручьями стекают по щекам, размазывая макияж, на радость обезумевшему однокласснику.
— Он не мой парень. — Это все, что могу сказать во спасение собственной чести. Савицкий не обманул: он действительно с легкостью «прошел мимо»! А я, дура, бесконечно верила в него!
— Не мой! — повторяю скорее для себя, а потом обманчиво обмякаю в руках Киреева. — Ладно! Ты победил!
— То-то же! — радуется он и наконец выпускает тонкую ткань блузки из грубого захвата, правда, продолжает удерживать меня за плечи, чтобы не сбежала. — Я жду, Лапина! Давай только на берегу договоримся: просишь прощения нежно и ласково, громко и от всего сердца! Поняла?
— Да, — усыпляю доверие придурка.
Смахиваю слезы, собираю с лица налипшие волосы и, слегка наклонившись вперед, поправляю короткую юбку, а потом что есть мочи вгрызаюсь зубами в ногу Киреева. И пока тот стонет от внезапной боли, бегу!
Двести метров до школы тают, как первый снег. Лохматая и зареванная, я прямиком несусь в туалет напротив учительской, наспех смываю потекшую тушь и любые воспоминания о случившемся и ровно за минуту до своего последнего экзамена, захожу в кабинет. Меня всё еще трясёт от встречи с Киреевым и безразличия Геры. Думать о химии удается с трудом. Авторучка то и дело выскальзывает из дрожащих пальцев и валится на пол, а проклятые слезы оставляют разводы на бланках ЕГЭ. И все же я первой сдаю работу и с гордо поднятым носом навсегда прощаюсь с ненавистной сердцу гимназией.
Правда, выбежав на улицу, машины Ивана Григорьевича на школьной парковке не нахожу, зато компанию прихвостней Киреева замечаю сразу. По телу моментально проносится нервная дрожь, но та немного стихает, когда понимаю, что главаря этой шайки среди парней нет. Подставляю лицо летним лучам солнца, отчаянно притворяясь, что не замечаю ребят, и, намертво вцепившись в лямку рюкзака, жду, когда за мной приедут.
— Ну чё, Вован, дозвонился? — доносится обеспокоенный голос Лехи Сидорова.
— Не-а, — в ответ мотает головой очкарик из параллельного класса. — Киреев как сквозь землю провалился.
— Да стопудово случилось что! — пожимает плечами Игнат Савельев. — Без весомой причины пропускать экзамен он бы не стал.
Перекидываю рюкзак на другое плечо и отхожу от парней подальше. Только не хватало, чтобы они пронюхали о покусанной голени своего вожака! Тогда мне точно несдобровать!
На мое счастье, уже в следующее мгновение на парковку заезжает автомобиль Мещерякова. Не дожидаясь, когда Иван Григорьевич найдет свободное местечко, бегу навстречу и с шумным вздохом облегчения заскакиваю в салон.
— Всё хорошо, Тася? — с тревогой в голосе интересуется водитель.
— Да! Поехали! — Судорожно пристегиваюсь, не сводя глаз с компании Киреева.
— Они тебя обижают? — продолжает допрос Иван Григорьевич. — Прости, что лезу не в свое дело, просто утром заметил…
— Вот утром и нужно было меня спасать! Сейчас поздно пить боржоми! — Впервые старик начинает меня раздражать, а его лицемерная забота кажется смешной: он, как и Гера, был свидетелем моего падения, однако даже не подумал заступиться!
— Домой! — вызывающе командую и, чтобы спрятать неловкий взгляд, начинаю с наигранным интересом листать новостную ленту социальной сети.
* * *
— Ну наконец-то ты стала одеваться, как человек! — вскрикивает мама, скрупулёзным взглядом елозя по льняному сарафану, который я специально надела для ужина. И пусть Вадим предупредил, что Савицкий к столу не спустится, мне очень хотелось хотя бы заочно утереть Гере нос. Поэтому и влезла в этот откровенный наряд и даже завила слегка кончики волос для более утонченного образа.
— Тебе идет! — одобрительно кивает отчим, просиживая дыру на своем излюбленном месте на диване в гостиной и потягивая перед едой янтарную жидкость из широкого бокала.
— Ты как знала, сестренка, что у нас сегодня гости! — доносится со стороны лестницы насквозь пропитанный сарказмом голос Ники. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять: из своей комнаты сестра спустилась не одна.
— Вадим, вы же обещали семейный ужин! — С губ срывается скрип отчаяния.
— Ну так Арик почти член семьи! — усмехается Мещеряков и поднимает свое грузное тело с насиженного места. — Если
