class="p1">— Почему?
Мой взгляд мечется по тренажерному залу, оценивая расстояние между нами и ближайшим спортсменом. Несколько девушек — волейболисток или баскетболисток, судя исключительно по их росту — слоняются у холодильника с водой, а несколько мускулистых парней кряхтя поднимают штангу.
Металлический лязг, гул кондиционеров, накачивающих холодный воздух, и голоса тренеров, дающих указания, заглушают любой разговор, который я веду с Родриго.
Поэтому я говорю ему.
— Я чувствую, что потратил слишком много гребаного времени на этот вид спорта и недостаточно времени на себя. — Похоже на то, что я ною? Надеюсь, что нет.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня нет жизни, чувак.
Мой товарищ по команде кивает и молчит.
— Как будто я проснулся этим утром и понял… что хожу во сне по своей собственной чертовой жизни.
— Ясно. — Он взвешивает свои следующие слова. — Думаю, что многие парни чувствуют то же самое в тот или иной момент.
— И ты?
Он выглядит смущенным.
— Ну, нет, но это потому, что я мексиканец. Чувак, когда у меня вечеринка по случаю дня рождения, приходит восемьсот человек. Когда я наваливаю кучу, mi madre рядом, чтобы подтереть мне задницу. Я вырос в крошечном домике без уединения. У меня не было возможности уделять слишком много времени игре в мяч, потому что семья всегда была на первом месте. — Он улыбается воспоминаниям. — Однажды я пропустил торжественное шествие на выпускном балу моей младшей сестры, и попал в ад за это. Она плакала, mi papá ругался. Вы бы подумали, что у меня девушка embarazada. — Беременна — даже я знаю, что это за слово по-испански. — Или я совершил тяжкое преступление.
— Да, я не знаю, на что это похоже. — Не помню, чтобы у меня был день рождения, не говоря уже о том, чтобы присутствовать на танцах на балу выпускников… или на танцах, и точка, хотя меня несколько раз приглашали.
Как бы то ни было, прошлое осталось в прошлом.
Но так ли это?
— Мне очень жаль, чувак. Ты можешь одолжить mi familia, если хочешь — их достаточно, чтобы свести мужчину с ума. — Родриго протягивает руку и постукивает по моему колену кончиками пальцев. — Не унывай, братан. У тебя есть вся семья, которая тебе нужна прямо здесь, ты же знаешь. Ты что, забыл об этом?
Он говорит о футбольной команде, тренерском штабе и сообществе в целом. С самого начала в нас вбивали убеждение, что мы едины — мы своих не бросаем, командный дух, в одиночку не выиграть, бла-бла-бла и вся эта вдохновляющая чушь, — только я никогда не стремился развивать какие-либо дружеские отношения.
— Дженнингс, мы твоя семья, когда ты не дома.
Господи Иисусе, этот парень пытается сделать всё, чтобы я снова начал плакать? Я могу жить без слез на людях.
Вытираю глаза.
Дерьмо.
— Посмотри на себя. Может, нам сменить твое имя на Салли?
— Заткнись, Родриго.
— Оу, ну разве ты не милый, когда слезливый. — Он подкалывает меня, и это здорово. — Серьезно, чувак, мы братья. Мы вместе играем, вместе тренируемся и вместе истекаем кровью на этом поле. Помни об этом, когда будешь чувствовать себя потерянным и одиноким.
Черт возьми, этот парень мог бы писать речи.
— Ты что, специализируешься на литературе?
— Нет, на международных отношениях. — Родриго встает, вытянувшись во все свои метр девяносто пять, которыми он может похвастаться. — Я хочу быть переводчиком для правительства.
— Черт, Карлос. Какого хрена? Как я мог этого не знать?
— Теперь ты знаешь, и это все, что имеет значение, да, амиго? — Его открытая ладонь шлепает меня по щеке, а затем дважды похлопывает по ней. — Тебе не о чем плакать. Считай, что тебе повезло, придурок.
Он прав, пришло время осознать свою удачу.
***
Я: Эй, чем занимаешься?
Чарли: Ничем особым. А ты?
Я: Много думал, а теперь не могу сосредоточиться. Не хочешь приехать ко мне?
Чарли: Эм, к тебе домой?
Я: Лол, да. Ко мне домой.
Чарли: Твои соседи дома?
Я: Сегодня среда, так что да. Разве это важно?
Чарли: Нет. Просто хотела знать, во что я ввязываюсь.
Я: Все либо едят, либо учатся. Здесь тихо, безопасно. Тонкий намек.
Чарли: Ну раз ты так говоришь…
Я: Я хочу кое о чем поговорить.
Чарли: Вот черт. Ты хочешь ПОГОВОРИТЬ??? Какой парень вообще хочет поговорить? Ответ: ни один. Ты заболел? Нужно ли мне измерить твою температуру?
Я: Лол, нет, я не болен. Но ты могла бы прийти и измерить мне температуру.
Чарли: Ты уверен? Это ректальный термометр.
Я: ЧТО?
Чарли: Ректальный. Знаешь, который вставляют в твою **шевелю бровями**
Я: Никогда больше не произноси слово «ректальный» и «шевелю бровями» в одном и том же предложении.
Чарли: Ты девственник — откуда ты знаешь, что тебе не понравится ректальное исследование?
Я: Хватит тыкать мне в лицо моей девственностью.
Чарли: Я не тыкаю тебе этим в лицо! Просто спрашиваю, откуда ты знаешь, что тебе это не понравится.
Я: Эм, не думал, что можно случайно поднять тему задницы — это так быстро обострилось.
Чарли: О? Как так получилось?!
Я: Э-э, я попросил тебя приехать ко мне и поговорить, а теперь мы обсуждаем задницу…
Чарли: О, черт. Верно, ты действительно просил меня приехать… Извини. Иногда я сбиваюсь с пути.
Я: Лол, я даже не знаю, что только что произошло. Чудик.
Чарли: Меня называли и похуже, чем чудиком.
Я: Серьезно?
Чарли: Хорошо. Нет…
Я: Лол
Я: Ты придешь или нет?
Чарли: Когда?
Я: Сейчас?
Я: Тебе не нужно этого делать, если не хочешь. Такое чувство, что ты тянешь время.
Чарли: Ничего подобного.
Чарли: Это не похоже на свидание. Мне есть из-за чего нервничать? **нервный, сумасшедший смех**
Я: Думаю, это зависит от обстоятельств.
Чарли: Вот дерьмо.
Я: Просто тащи сюда свою милую маленькую попку.
Чарли: Ого. НИЧЕГО СЕБЕ! Не могу поверить, что ты это сказал.
Я: Я тоже не могу.
Чарли
Ладно, хорошо. Это кажется странным.
Я поднимаю руку, чтобы постучать в дверь Джексона — нет, в дверь футбольного дома — и останавливаюсь на полпути, сжимая руку прямо над ржавым медным дверным молотком.
«Сделай это», — шепчет тихий голос в голове. — «Перестань быть трусихой».
Низкие, мужские баритоны — единственные звуки, которые я слышу. Они не резкие, не дикие и не громкие, так что я знаю, что внутри не происходит ничего сумасшедшего. Я имею в виду, Джексон уже сказал, что единственное, что происходит, —
