его тормознуть? «Шахтеры» хоть и слабые, но не одноногие. Если у нас все не в адеквате будут, возьмут и надерут нам зад.
— Окей, поговорю.
Я допиваю колу и встаю из-за стола, чтобы направиться к бару. Издалека вижу, как Остроумов беспорядочно машет руками, слышу, как заплетается его язык, когда он предлагает местным девчонкам в колхозных платьях тройничок. Текилы ему было достаточно еще пару шотов назад. Мы, не изменяя традиции, тусим в этом городке перед матчем уже третий год подряд, но никто крепче пива в себя ничего не льет. Все понимают, что погулять и упиться вусмерть — это разные вещи. Есть негласные правила.
— Сав, пойдем на воздух выйдем, — хлопаю его по плечу без улыбки. Нянькой быть меня никто не нанимал. С другими разговор был бы короткий: за шкварник и в гостишку на такси. Еще и пару литров минералки сверху насильно бы влили.
— Пошел ты. — Он сбрасывает мою руку, скалится, но не смотрит. — Обнови быстро! — указывает бармену повторить.
Я из-за его спины мотаю головой, чтобы больше не наливали.
— Эй, ты, уебок! Я, блять, что сказал!
Савва вскакивает со стула, перегибается через стойку и хватает за ворот футболки пацана, который мешает коктейли. Тот роняет шейкер, следом на пол летят бокалы, и бьется стекло, а я мысленно прикидываю, сколько это представление будет нам стоить. Оттаскиваю Остроумова и заламываю ему руки, чтобы не распускал, как раз когда подлетает Книжник с парнями.
— Не трогай меня! Отвали, сука! — орет Савва, надрываясь, пытается вырваться, но я крепко держу. Правда, у того вместе с белкой, видимо, резервные силы подгружаются, потому что он все же умудряется меня оттолкнуть, а затем наброситься снова.
Остроумов мажет кулаком мимо моего лица, цепляя воздух в миллиметрах от носа, и впечатывает ладонь в стену рядом со мной, а я выскакиваю за дверь, чтобы мы не разгромили все внутри. Ярость уже растекается по венам, дыхание тяжелеет, тело готовится не защищаться, а убивать, но я приручаю его изо всех сил. Если еще и меня сорвет, всем будет точно плохо.
Савва вываливается следом за мной, шатаясь. Его глаза горят лютой ненавистью, лицо перекошено гневом, кулак сбит.
— Бес, тебе нужна… — парни выглядывают наружу.
— Разберусь, — бросаю им. — Илья, реши с админом. Нам не нужны проблемы.
И тот, спасибо, загоняет всех обратно, чтобы не глазели. Мы остаемся с Остроумовым вдвоем, смотрим друг на друга. Он вроде бы и сбавляет обороты, но я на это уже не согласен. Пора выяснить все.
— Ну давай, ударь меня, — провоцирую я.
Тот закипает в одно мгновение, снова кидается и даже реально умудряется меня приложить. По лицу. Кажется, в челюсти что-то хрустит. Я чувствую привкус железа во рту и, вытерев губу, вижу следы крови на руке.
— Это все, на что ты способен?
Когда он опять пытается напасть, я, уже не стесняясь, бью в ответ. Прям промеж глаз, потому что тоже давно хотел выпустить зверя. Савва рычит, орет, издает жуткие звуки, отчаянные, будто его здесь без наркоза режут на куски. Повалив, я давлю ему ладонью на грудь, прижимаю к земле, чтобы он меня не достал.
— Что ты творишь?
— Ненавижу тебя! Ненавижу! — плюет он слюной и пытается меня задеть, размахивая кулаками. — Везде ты лезешь! Везде тебе надо! Я заебался быть твоей тенью. Кто ты такой вообще? Кто сказал тебе, что ты главный? Кто дал тебе право все за всех решать? Какого хера они тебя слушают? Тебе срать на них! Ты спишь и видишь, как съебешься отсюда! Тебе по хуй на команду, на нас, на Софу…
— Не начинай про Софу, — взрываюсь я, — это уж точно не твое дело!
— Мое! — вырывается из него так громко, что оглушает меня, отбрасывает назад волной, и, упав на задницу, я больно царапаю ладони об асфальт.
Какого…
В любой другой день я бы поржал и пошел дальше, но сейчас читаю в его взгляде то, что всегда казалось мне глупостью, обманом зрения. Я глушил подобные мысли, потому что он не мог, нет. Савва не стал бы мне врать. Только не он. Нет же?
— А вот с этого места подробнее. — Я сажусь ровнее, подтягиваю ноги к себе и, уперевшись локтями в колени, наблюдаю, как трезвеют у него глаза.
Остроумов какое-то время кажется испуганным, но затем выдыхает, будто сдается, отталкивается от земли. Не с первого раза, но встает на ноги, даже отряхивает джинсы, модник, блин. Достает из кармана пачку и протягивает мне. Я беру одну сигарету, поднимаюсь следом, подкуриваю у него.
Вокруг правого глаза у Саввы выступает синяк, а судя по боли в челюсти, у меня видок к утру тоже нелучший будет — тренер нас просто уроет. Остроумов заправляет за уши отросшие волосы, которые, как дебил, осветляет, делает тягу и пускает кольца дыма, а потом громко ржет. На пустой улице, освещенной лишь одним жалким фонарем, его голос отражается эхом, звучит гулко и немного жутковато.
— Я люблю ее, — говорит то, что убивает меня наповал. Всего три слова, восемь букв, а мир уже не будет прежним. Савва, которого я с детства знал, вряд ли останется мне другом — я хорошо понимаю. Не после того, как ненавидел меня два года за то, что Софа сделала свой выбор.
— Ты говорил, что это не проблема.
— Врал, — с очередной тягой спокойно выдыхает он.
— Зачем?
— Чтобы ты не смотрел на меня так, как смотришь сейчас.
— Как?
— С жалостью, — он брезгливо кривит губы. — Ненавижу жалость.
Остроумов отлично подмечает, потому что, несмотря на всю мою злость, я и правда жалею его. На хера, как говорится?
— Почему сейчас совершил каминг-аут?
— Каминг-аут я бы совершил, если бы при пацанах признался в любви тебе, тупица.
Я закатываю глаза и ухмыляюсь с привкусом горечи.
— Так почему? Зачем ты открылся сейчас?
— А что мешает? — Он жмет плечами. — Диплом позади, все закончилось. Нас больше ничего не связывает. Больше не нужно притворяться, что мне приятно видеть вас двоих вместе.
Вот только мы с Софой больше не вместе. Савва, видимо, не в курсе.
— У вас что-то было?
И еще прежде чем он что-то мне скажет, я понимаю, что не хочу
