Не знаю, случилось ли это сразу после того, как Фрида произнесла эти слова. Но я вдруг нечаянно встретила его взгляд и даже вообразила себе, что между нами есть какая-то связь. Впрочем, не знаю, все произошло слишком быстро. Глаза его закатились, и уголки рта растянулись еще более жутко, чем в холле. Если бы у меня было время, я бы подумала, что он вот-вот разразится презрительным смехом над какой-нибудь глупостью, сказанной юной дамой.
Но у меня не было времени. Рука его пыталась что-то достать. Носовой платок? Кто знает. Рот открылся. Подбородок отвис сам собой. Теперь вид у него был такой, будто он больно прикусил себе язык. В следующее мгновение он снова взглянул на меня погасшими глазами, в уголках рта запузырилась кровь. Потом он упал на стол, чуть сбоку, словно его воспитание, независимо от того, что бы с ним ни случилось, не позволяло ему опрокинуть бокал или уронить тарелку.
Молодая дама закричала, приподнявшись со стула. Метрдотель и мужчина, сидевший за соседним столиком, бросились к ней. Они подняли актера со стола и положили на пол. Другой человек, который случайно оказался врачом, проводившим здесь отпуск, прибежал запыхавшись из бара с салатами. На бегу он поставил передо мной салатницу с кукурузой и какими-то зелеными и красными овощами и тут же опустился на колени рядом с актером. Еще мгновение, и он был уже занят тем, чему, очевидно, научился в медицинском институте. Одновременно с этим он властно отдавал приказы, чем снял груз ответственности с первого мужчины, который, быть может, тоже умел оказывать первую помощь. Но ничего не помогло. Актер так и не съел своего Ventaglio di frutta freska[23].
Молодая женщина, согнувшись, стояла у стола и без конца теребила на груди салфетку из дамаста. Она больше не кричала, но я, сидевшая к ней ближе других, слышала, как она шептала: «Отец, отец!» и наконец одним прыжком оказалась рядом с телом, распростертым на полу.
К моему удивлению Фрида встала и подошла к ней. Обняв молодую женщину, она отвела ее в сторону настолько, чтобы та не мешала интенсивным попыткам оживить актера. Одна ее грудь окончательно вывалилась из платья. Испуганный розовый бутон столкнулся с действительностью. Схватив бретельку платья, Фрида быстро запихнула бутон на место, молодая женщина, скорее всего, этого даже не заметила.
Многие гости поднялись. Торжественно, словно находились на службе в церкви и должны были принять благословение. Мужчины в черном были похожи на бакланов, сидящих на морских скалах. Приподняв крылья, они тянули шеи в одном направлении. На лицах у женщин было такое выражение, как у людей, стоявших в толпе и старавшихся повернуть голову так, чтобы занять более выгодную позицию и, если возможно, лучше увидеть цель.
Вскоре многие с отсутствующим выражением лица начали поправлять цепочки и браслеты. Но очень тихо. Все, кроме нашей приятельницы в золотой парче. Она толкнула своего мужа и явно хотела заставить его спастись бегством. Чему он воспротивился, толкнув ее обратно на стул. Не агрессивно, а как будто бросил на место диванную подушку.
Люди притихли, словно ожидали вынесения пожизненного приговора. Никакого звона приборов или бокалов. Официанты не шаркали ногами по мраморным плитам пола. Они стояли кто где, как забытая мебель в заставленной комнате. Возле буфета, у колонны или у столика № 5.
Когда прошло достаточно времени и большинство гостей снова заняли свои места, послышалась сирена скорой помощи. Вызывающая, точно фанфары на открытии фестиваля современной музыки. И сразу же в залу ворвались четверо сосредоточенно-спокойных человека с носилками и медицинским снаряжением. Они действовали быстро. Связь между ними была похожа на решительный стук клавиатуры компьютера, когда все слова известны заранее.
Фрида с плачущей дочерью актера исчезла вслед за носилками. Хорошо, что хоть одна из нас оказалась практична и взяла на себя ответственность. Лица спасателей выражали не веру, а привычку, они почти беззвучно пробежали с нашим актером через высокую двустворчатую дверь в холл, мимо рождественских яслей — и дальше к звездам.
В ночь на первый день Рождества у меня поднялась температура. Вся дрожа, с кружащейся головой, я встала, чтобы надеть что-нибудь сухое. Ночную сорочку можно было выжать. Тело как будто расплылось, оно стало чужим и двигалось с большим трудом. Я чувствовала бессилие и мне почему-то было стыдно. Словно мою голову насадили на шест и швырнули тело в болото, чтобы оно там сгнило. Рана на месте отрубленной головы нестерпимо болела. А тело напомнило мне о давно выброшенной на берег медузе.
Я села на унитаз. Мне показалось, что кто-то подержал его на морозе, чтобы еще больше помучить меня. Но я все-таки посидела там, держа эту чужую голову на шесте, прислоненной к стенке. Пахло влажной штукатуркой. Или плесенью. И запах шел изнутри, из меня.
Наконец я вернулась в постель, заснула, и не могла помешать какому-то существу с лицом, скрытом капюшоном, проникнуть в мою душу. Я билась, пытаясь освободиться от этого человека в черном, который был не больше меня, но гораздо сильнее. Выносливее, и его руки обладали непонятной властью. Сперва я бессильно, как парализованная, сопротивлялась ему. Мне казалось, что на каждое движение у меня уходит по многу минут, часов, а может, даже дней или лет.
Там, во сне, я сказала себе, что этот незнакомец в плаще не опасен, хотя и внушает тревогу. Во сне можно такое сказать, как будто знаешь, что все это только сон, но не хочешь себе в этом признаться. Я успокаивала себя тем, что мне неприятно лишь то, что я не знаю, кто прячется под плащом. Голые фигуры двигались в клубах пара, помещение было похоже на душ тренировочного центра. Кое-кого из них я знала, но не могла вспомнить, кто они. Я не могу их узнать, потому что они голые, думала я, бродя там, прикрывшись полотенцем. Я хотела принять душ, но не могла найти краны, чтобы пустить воду.
Неожиданно в одной душевой кабине возникла фигура в черном плаще. Я видела лишь сверкающие глаза, но узнала их. Фрида! Она что-то скрывала под плащом. Мне хотелось узнать, что она скрывает, и я подошла ближе. Откинула плащ в сторону. Но там ничего не было. Пустота. От разочарования ко мне вернулись силы. Не ведая о том, я скрывала в себе вулкан. Теперь он вырвался на свободу. Я хлестала Фриду словами, которых сама не понимала. Мне хотелось, чтобы все происходило быстрее, поэтому я пустила в ход руки. Не двигаясь с места, Фрида сматывала в клубок бессвязный поток моих слов, пока не смотала его до конца.
— Выбор пал на меня, — сказала она.
После завтрака мы устроились на краю бассейна. Я легла поудобней и вытянулась, чувствуя наслаждение во всем теле, пробуждавшее во мне чуть ли не укоры совести. Думаю, не у меня одной было такое чувство, больше, чем мне, оно было знакомо многим, расположившимся вокруг бассейна. Безусловно, это было здоровое чувство для человека, который, как и я, легко пришел к мысли, что роскошь ненормальна. Таким состояниям нельзя доверять.
