Голова у нее тихо кружилась, озноб, преследовавший последнее время, прекратился. Она вытянулась на диване и закрыла глаза. Почувствовала аромат цитрусовых и еще один запах – такой знакомый, когда-то близкий и родной, потом ставший чужим – смесь запаха хлеба, дорогих сигарет и мужского одеколона. Она с трудом разлепила веки.
Геннадий бросил, не дочистив, апельсин на журнальный столик и взял ее за плечи:
– Старушка, ты еще очень соблазнительно выглядишь и дашь фору многим молодым…
– Решил мне сказку на ночь рассказать?
Она заметила в его глазах блеск, по которому раньше всегда определяла, что длинной любовной прелюдии не будет. Он склонился к ней. И его запах стал еще сильнее.
«Надо же, – успела она подумать, – сколько лет прошло, а от него все так же одуряюще пахнет», – и ее время пошло вспять. Она была молода, страстно влюблена и знала, что желанна…
…Она проснулась от того, что ей было тяжело дышать. Еще не стряхнув с себя сон, лениво подумала: «Эти чертовы коты обнаглели». Раньше они никогда не забирались к ней в постель и по многолетней привычке спали в материной комнате. А теперь кто-то из них наг–ло спит у нее прямо на шее. «Так же и задохнуться недол–го!» И открыла глаза. Это был не кот, это была рука Геннадия, которой он держал ее за голое плечо. «Черт! Лучше бы все-таки это был кот!»
Она тихонько вылезла из-под тяжелой руки бывшего мужа и отправилась в душ. Потом, не заглянув в комнату, ушла на кухню варить кофе.
Гена явился голый по пояс и в джинсах. Как ни в чем не бывало подошел сзади, обнял за плечи, поцеловал за ухом. Она поджаривала на сковороде хлеб – как он любил. Это было их студенческое лакомство.
– Ген, я тебе благодарна и все такое. Но давай забудем об этом романтическом событии. Ты же понимаешь, что это от тоски и одиночества… – переворачивая ножом кусочки хлеба, попросила она.
Он поднял руки, как будто сдаваясь:
– Как скажешь. Я рад, если тебя утешил и поддержал твой аппарат в рабочем состоянии.
– Вот только без пошлостей, пожалуйста. Ешь, пей и давай отправляйся. На работу.
– Да ты что, сегодня же суббота. Мой законный день!
– Гена, ну не наглей. Это твой законный день, когда Алена дома… была, – возмутилась Марина и снова как-то потускнела, – а у меня дел полно.
…Едва она выпроводила бывшего мужа и стала раздумывать, как бы получше распорядиться выходным, раздался звонок в прихожей. Она решила, что Гена что-то забыл и вернулся. Не спрашивая, открыла дверь…
…Перед ней стоял Иван Коржиков. По-видимому, он не ожидал, что дверь распахнется с такой стремительностью, и некоторое время находился в растерянности, потом спросил:
– Я войду?
Она молча кивнула, пытаясь догадаться о цели визита человека, который когда-то даже не захотел ее вы–слушать. Провела его в большую комнату к креслам и дивану, порадовавшись, что настояла в свое время на перегородке, которая отделяла собственно помещение кухни от гостиной, где обычно отмечались все семейные праздники. Бардак, оставшийся неубранным после их с Геной воспоминаний юности, не стоило демонстрировать чужим.
Чтобы заполнить затянувшуюся паузу, предложила заметно постаревшему и похудевшему барду:
– Кофе выпьете?
– Да, пожалуйста. – Гость выбрал диван, устроившись на нем поближе к подлокотнику.
Она быстро принесла чашки, кофейник, сливки, сахар. Села напротив, сложила руки на коленях, во–просительно посмотрела на него. Коржиков-старший взял блюдце с чашкой, размешивая ложечкой сахар, спросил:
– Вы удивлены?
– Последнее время я перестала удивляться. Жизнь непредсказуема. Я вас слушаю, Иван Константинович.
– Где Ипполит? – на одном выдохе спросил Коржиков.
– Вы хотите знать номер воинской части или в принципе интересуетесь? – Марина ничего не могла с собой поделать, ее интонация была откровенно ядовитой. – Он там, куда вы его послали во время нашего последнего разговора.
– То есть он все-таки служит? – уточнил незваный гость, делая вид, что не замечает ее язвительности.
– Ну да, служит, уже год как служит. А вас это что, волнует?
Коржиков неторопливо поставил чашку с недопитым кофе на стол, сцепил кисти рук и стал их пристально разглядывать, как будто увидел впервые.
Пока он молчал, Марина ждала, что услышит от него слова позднего раскаяния, что вот, мол, я долго думал, я хочу сына поддержать, ведь ему сейчас тяжело, но оказалось, что цель визита отца была иной.
– Я хотел предложить ему участие в своем юбилейном концерте. Вы не могли бы ему написать об этом? Может быть, его отпустили бы на несколько дней – все же уважительная причина. Даже мать из Швеции приедет.
«Дура ты, дура, Марина, – сказала она себе, – пора бы перестать идеализировать людей». Визитеру же ответила:
– Вы хотите, чтобы я написала ему: «Дорогой Ипполит, папа, став юбиляром, вспомнил про тебя и хочет спеть с тобой дуэтом, потому что это будет очень эффектно смотреться: заботливый, любящий отец выводит в жизнь любимого сына»?
Коржиков побагровел, но сдержался, заметив:
– Женщине не к лицу быть такой злой.
Она действительно разозлилась: «Вот козел, мало того что его никто не звал, так он еще и поучает!» – но вслух высказалась по-другому:
– Уж позвольте мне самой решать, что мне к лицу, а что нет.
– Значит, вы мне не поможете? – подвел итог переговорам бард.
– Значит, не помогу.
Коржиков, как ей показалось, с трудом поднялся с дивана, медленно пошел к двери. Он заметно отличался от того Коржикова-барина, которого она видела в прошлом году на сцене и за кулисами. В нем чувствовалась какая-то усталость. Открыв дверь, он обернулся и спросил с горечью:
– Почему вы допустили это?
– Что?
– Если бы вы тогда объяснили мне, что произошло на самом деле, я бы забыл о нашей с ним ссоре и помог ему.
– А мне казалось, что я говорила предельно ясно и откровенно. Я не знаю другого языка. Простите.
Она закрыла за ним дверь и почувствовала, что ее опять охватывает озноб. Прошел год, а она помнит каждую мелочь, каждую интонацию всех своих разговоров, а уж особенно с Иваном Коржиковым и Аллой. Люди, которые должны были бросить все и заняться судьбой собственного сына, повесили это на нее, чужую ему женщину, оставив один на один с чиновничьей машиной. И теперь он еще смеет ей предъявлять претензии! Год у него где-то провалялась ее визитка, и только сейчас, когда возникла его личная надобность, этот хренов бард вспомнил о сыне, чтобы подправить поистрепавшийся имидж!
…Так, все. Она не будет больше думать об этом. Она сделала все, что могла, и ее вины в том, что мальчик оказался в армии, нет!
– Я спокойна, я одобряю свои действия и поступки, – повторяла она вновь и вновь и надраивала оставшуюся с вечера немытую посуду.
