Они были молоды и влюблены. Не было ни малейшего намека на борьбу, которую пришлось выдержать с семьей дедушки, которая так противилась этому браку. Не было даже тени сомнения на их лицах в том, что их ожидает счастливая жизнь. На фотографии было запечатлено мгновение невинной, летящей ввысь радости от того, что они разделят друг с другом приключение длиной в жизнь.
Она узнала на фотографии и других бабушку с дедушкой. Сэмюэль Лайтси был шафером на свадьбе. Через несколько лет после того, как был сделан снимок, он женился на своей подружке, ее бабушке с материнской стороны, Гвен.
С задумчивой улыбкой она сказала:
— Я хотела бы, чтобы день их юбилея был таким же чудесным, как день свадьбы.
— У меня такое чувство, что вы с Дэйр можете это гарантировать.
Она погружалась все глубже в его голос, доверяя ему все больше и больше с каждым его словом. «Ну хорошо, — подумала она. — Глубоко дыши».
— Я была обручена, — мягко сказала она, глядя в его лицо. — На случай, если ты интересуешься.
Выражение его лица не изменилось.
— Как я понял, дело не сработало.
— Именно так.
— Фредди сказал мне, что тебе причинили боль, но это все, что он сказал.
Она переступила с ноги на ногу и откашлялась. В конце концов он, вероятно, услышит эту историю.
— Три раза, — добавила она.
— Не понял.
— Три раза. Столько раз я была обручена. С тремя разными парнями. Ну, третий раз, строго говоря, не был обручением. Я вроде как… ожидала его.
И Фредди был прав, она испытала боль, и каждый провал приводил ее к мысли, что проблема в ней. У нее, похоже, талант выбирать не тех парней. Она поймала взгляд Коннора. Она поискала в его лице какую-то реакцию, но ее не было.
— Ну?
— Ну что?
— Ты собираешься что-нибудь сказать?
— Что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Не знаю. Как насчет «мне очень жаль это слышать»?
— Мне не очень жаль это слышать.
— Что?
— Если бы эти обручения были настоящими, ты была бы уже замужем, и это означает, что сейчас я бы стоял здесь, вожделея замужнюю женщину.
От его прямоты у нее захватило дух.
— Ты вожделеешь меня?
Он рассмеялся:
— Разве это не очевидно?
— Кто в наше время говорит «вожделение»?
— Большинство ребят, которые честны в своих желаниях.
— Вожделение, — повторила она, чувствуя, как ее кожа горит от смущения. — Ты должен прекратить немедленно.
— Да, — согласился он. — Я тоже так думаю. — И рассмеялся. — Но этого не случится.
— Но тебе не суждено удовлетворение.
— Черт побери, Лолли, ты так легко обижаешься. Я не пытаюсь с тобой обручиться. Я просто думаю, что ты могла бы стать моей подружкой на это лето.
Возбуждение волной пробежало по ее телу, но она подавила его.
— Какой прием. Я так понимаю, что это означает «нет».
— С большой буквы. Боже, Коннор, с чего бы мне хотеть стать твоей подружкой?
— Ну, тогда мы сможем бродить вместе, смеяться, заниматься любовью в каждом подходящем местечке и все такое.
Она едва не поперхнулась лимонадом.
— Ты в порядке? — Он постучал по ее спине, и она кивнула, но говорить еще не могла.
Он спросил:
— Это из-за того, что я сказал?
Еще один кивок.
— Парни не говорят со мной так.
— Думаю, в этом и состоит проблема. Неудивительно, что тебя три раза бросили.
— Ты должен был подумать, что это я их бросила.
— Не имеет значения. Хорошая новость состоит в том, что их нет.
Ей пришлось неохотно согласиться. Какой бы превосходной партией ни казался ей Рэнд, на самом деле она не скучала по нему. Она наскоро осудила себя за мгновения слабости, когда чуть было не позвонила ему на автоответчик, просто чтобы услышать его голос, но так и не сделала этого. Она не лежала с дырой в сердце, тоскуя по нему, желая, чтобы они остались друзьями, жаждая ощутить, как его руки обнимают ее. Это не порадовало Оливию. Это означало, что она не знает собственного сердца. Единственный мужчина, которого она глубоко желала, был Коннор, вручивший ей бандану.
— Она чистая. Вытри лицо.
Самые тревожные воспоминания обычно настигали Оливию в самые темные часы мягких летних ночей. Днем все работали до изнеможения и ложились рано — исключая Оливию. У нее прежде не было проблем со сном, но здесь, в лагере «Киога», она стала мучиться бессонницей.
Ее сознание пылало огнем. И не из-за нерешенных вопросов, связанных с Дженни Маески, или из-за сложной работы, нет — все дело в воспоминаниях. Они беспокоили ее и сияли среди звезд. В тумане белое серебро луны создавало арку над темной гладью озера.
Легкий бриз покрывал воду рябью, и она вздрагивала, запахиваясь в свою джинсовую куртку. Живя в городе, она забыла о таких местах, где можно было побыть одной. Было странно слышать только кваканье лягушек и шум ветра в деревьях. Странно и, может быть, страшновато.
Ей нужно было отправляться в постель. Завтра будет трудный день. Коннор Дэвис первым делом придет утром с контрактами от водопроводчиков и электриков. Это просто деловая встреча, говорила она себе. При этом мысленно уже подбирала себе наряд. Ну не глупо ли это?
Коннор Дэвис. Почему она помнит каждое его прикосновение, каждый поцелуй, тогда, девять лет назад? Почему она все еще чувствует прикосновение его губ, ритм его сердца, когда они обнялись? Это было безумие. Жизнь дала ей так много с тех пор, как она выросла в лагере «Киога» и ушла из него. Почему она сейчас чувствует, что он поймал ее в ловушку?
Потому что, когда он заключил ее в объятия в тот день на танцполе, все эти чувства вернулись к ней.
Она вздохнула и повернула к столовой, которая теперь была командным центром проекта. Можно, в конце концов, заняться делами, если уснуть невозможно. Она включила свет и внимательно просмотрела наброски и планы, разложенные на столах и прикрепленные к стенам.
Она решила налить себе чашку чаю и обдумать все по порядку.
Она перешла к плану сада, выполненному ее дядей, когда резкий шум отвлек ее. Ей понадобилось меньше секунды, чтобы определить, что это шум мотоциклетного мотора. «О, черт», — подумала она, не в силах успокоить нервы, и пошла к фасаду здания, чтобы дождаться его. Она посмотрела на часы — 10.30 вечера. Что происходит?
Он подъехал к главному входу, заглушил двигатель, погасил огни и поставил свой мотоцикл.
— Надеюсь, я не разбудил тебя, — сказал он, снимая шлем.
— Я не спала. — Заинтригованная, она последовала за ним внутрь. От него пахло вытертой кожей и ветром, его ботинки стучали по планкам пола, пока он пересекал столовую. Он стянул перчатки.
