Этот звук разбудил Аликс. Предвестник неизбежного одиночества. Его начало. Его знак. Ни мужа, ни его мобильника уже не было в постели – снотворное продержало ее в плену слишком долго. Она заглянула в кабинет – да, вот он уже за компьютером. А мобильник заряжается рядом, под правой рукой. Утренняя почта. Завтрак – а потом тот же звук закрывающейся двери. И она одна на целый день. Да, работа. Да, люди. Но ближе всех, всегда ближе всех – одиночество.
Это страх, – догадалась вдруг Аликс. – Вот что такое одиночество. Это просто страх. Не быть одной, а бояться остаться одной – вот настоящее одиночество. Это из детства. Несчастного, одинокого и близкого. Бедная маленькая девочка, ты и сейчас мне ближе всех, ближе дочери… Сколько раз захлопывалась входная дверь, сколько раз ты оставалась одна вечерами… Когда так тихо, странно тихо, страшно тихо, а за окнами ночь… Сколько раз засыпала одна, сжавшись в комок, устав от страха… Вот и причина всего.
И ей стало легче.
В холле веял ветер. Он проносился из кухни и исчезал за поворотом коридора. Аликс пошла против ветра и так оказалась в кухне. Окно было распахнуто. На полу стояла пустая мисочка. Кошки не было.
Аликс ни на что не надеялась. Привыкла. И не стала звать кошку, не стала искать ее по квартире. Незачем было терять время. Окно притягивало.
Неподвижное тельце львиного цвета лежало далеко внизу, на асфальте. Далеко, как жизнь от смерти. И так же близко.
Аликс отвернулась и вынула из кармана халата свой мобильник. Позвонить куда-нибудь. Сначала в службу спасения… «Странно, – подумала она. – Почему я не крикнула, не позвала Сашу?»
Телефон в ее руках ожил: «получено одно сообщение». На расстоянии вытянутой руки, с трудом разбирая буквы на экране, Аликс пыталась понять смысл слов. Слова складывались в рифмованные строки:
Жажда секса не порок.
Нужен лишь один звонок.
Если будет интерес,
Шли немедля эсэмэс.
Только без обид, ОК?
Теперь номер отправителя был ей знаком. Как и стиль – нравоучительно-уголовный.
Аликс набрала телефон службы спасения, но сразу же следом – номер своей коллеги, тоже журналистки и американки. Той, что не так давно воспользовалась услугами частного детектива, получила доказательства измены мужа и, уличив, простила его, но не без определенных условий, довольно жестких.
«Иначе с ними не справишься, – думала женщина. – Пора спасать: себя. Лолу. Мужа. Кошку уже не спасешь».
И, запив остатками холодного кофе из чьей-то чашки таблетку валиума, закрыла окно и направилась к кабинету Александра Мергеня. Желтое тельце на сером асфальте было по-прежнему неподвижно.
* * *
Саша Огнев открывал свою почту. Апрельская ночь звала, но не к кому было идти, хотя фонари-бокалы, полные магического светящегося питья, стояли вдоль университетских аллей райского сада, будто на столе, накрытом для волшебного празднества. Над всем этим висела в тумане луна – неправильная, вытянутая, словно голова идиота, с расплывчатыми чертами и блаженной улыбкой.
Апрельская ночь ждала, но зван он не был. Корни пробуждались в серой земле, темнели фиолетовые в ночи нежные пролески, белели во тьме подснежники, покорно склоняясь к тающим следам зимы, – но зван он не был. Все было – только его не было.
И так остро было его одиночество в этой ночной весенней неге, что студент дрожал, открывая почту, едва касаясь пальцами клавиш компьютера.
И вот – ее письмо. Несравненные, долгожданные строки:
«Мой друг!
Я снова пишу к вам по-русски. Благодарю Вас за эту возможность практиковаться в моем родном языке. Прошу: если Вы заметите ошибки, неточности, особенно в переводе, – не скройте их от меня. Заранее благодарю и прошу меня извинить. Я так стараюсь!
Сегодня такой солнечный, такой ветреный день. Тень молодой листвы трепещет на тротуарах, и скоро цвести боярышнику. Пора близка.
Вот Вам еще один фрагмент перевода нашего lay. Видите, я уже называю этот текст нашим, ведь Вы так добры, что читаете и оцениваете (не по заслугам высоко, как мне кажется) плоды моих усилий. Надеюсь, вы разделите мое восхищение автором, чьи чувства в такой же весенний день, быть может, мне удалось передать.
Странно: иногда мне кажется, что ее душа совсем рядом, а иногда и вплотную, так, что колеблются волоски на моей коже, а я ощущаю нечто вроде ожога. Так опаляет жаркий ветер пустыни – я была однажды в Марокко. А в последнее время я чувствую, что, приблизившись, она входит в меня. И тогда мы – одно. Так прочтите:
Что есть бессмертная душа?
Она ли, радостно спеша
К весенним небесам, крылом
Трепещет в небе голубом —
Иль это тень от птичьих крыл?
Луч солнца это, что застыл
На влажных от любви глазах,
Или ресниц прощальный взмах?
Да, это вечная весна
И пробужденье ото сна,
Да, это радость, трепет, стон
И сердца благовестный звон,
Да, это счастье вечно быть:
Пылать, сгорать – и вновь любить!
Прошу Вас, скажите, что вы об этом думаете? Еще раз благодарю.
Marie Liublinska-Talbot».
Нет, ехать, и немедленно! Пусть на два-три дня, пусть только на выходные… А деньги?
И Саша открыл следующее письмо – ответ из фонда, от которого он не без оснований ожидал согласия оплатить студенческий трэвел-грант, то есть компенсировать деньги на дорогу к месту исследования – в Париж. И снова пальцы его дрожали. Луна висела уже прямо над письменным столом и по-идиотски улыбалась.
В письме был отказ.
Ну, наскребу, – решил знаток творчества Marie de France, любитель жимолости. И боярышника.
«Дорогая Marie, – пальцы выбивали на клавиатуре пулеметные очереди, чечетку, ритмы фламенко. – Ваши переводы прекрасны. Я должен увидеть текст оригинала. Будете ли Вы в Париже в конце недели? Я должен увидеть Вас. Если удастся, мне хотелось бы попасть и в библиотеку, хотя бы на пару дней после выходных.
Простите меня за это сумбурное письмо.
Благодарю за все. Александр Огнев».
«Странно, – подумал он, переведя курсор на табличку «Отправить» и щелкая мышкой. – Почему она так и не прислала ни одной фотографии? Обычно девицы шлют их пачками. Смотреть не успеваешь».
Луны над компьютером уже не было. «Наверное, эта девушка очень, очень некрасива, – подумал он, и плечи его устало поникли. Да, была глубокая ночь. – Что ж, – сказал он себе засыпая на узком и жестком старинном профессорском диване. – Что ж. Тогда так тому и быть…» Чему быть и как, он не успел представить. Но увидел во сне. А когда время пришло, этот сон вспомнил.
