Я отвернулась, но мне все было прекрасно слышно. О, это получилось весьма шумное соитие! Женщина стонала и ахала, будто опытная актриса порнофильма, а ее партнер мычал, словно племенной бык. Я была смущена и растеряна, мое тело слишком сильно реагировало на все происходящее рядом помимо моего желания. Мне захотелось уйти…
Я покосилась на парочку, что были полностью заняты друг другом и тихонько поднялась с места. Кордация! Подарок от Цезаря за воинскую доблесть моему «генералу». Вилла, о которой столько рассказывал Гай… Она и впрямь могла стать моей. Но уже не станет. Кажется, мне не пережить эту ночь, но даже если Дакос и оставит мне жизнь, Гай меня не простит. Он гордый и принципиальный, он не примет меня после фракийца.
Я подошла ближе к высоким столбам у крыльца, что подпирали своды плоской крыши. Растрескавшиеся старые перила увил плющ, все вокруг было оплетено какими-то ползучими лианами. На некоторых висели крупные «граммафончики» цветов, кажется, белого и розового цвета. Они сомкнули на ночь свои лепестки и раскроются с первыми лучами солнца. Им не о чем тревожиться, им неведом страх и стыд, чуждо вожделение. Немного воды и света — вот все, что им нужно для счастья. В отличие от меня…
И я даже не успела испугаться, когда на мою талию легла чья-то уверенная рука.
— Пойдем. Все готово.
Дакос сжал мою ладонь в своей и повел куда-то в темноту среди деревьев, прочь от шумного сборища.
— Разве мы ночуем не в доме?
— Нет, там слишком много людей, я не хочу, чтобы нам помешали.
Какое-то время мы плутали среди развесистых кустов и стволов деревьев, я почти не разбирала тропинки, внезапно мне закралась мысль, что Дакос хочет вовсе вывести меня за пределы усадьбы, но я ошиблась. В глубине сада стояла небольшая беседка, вся заросшая плющом, а сквозь его мелкие листочки просвечивали огоньки двух глиняных светильников, что были заранее зажжены в этом укромном месте.
— Здесь хорошо и спокойно. Здесь я буду любить тебя, Наталия…
Меня охватило равнодушие и апатия. Я не смогу с ним бороться, он сделает все, что задумал, что толку плакать и умолять. Без сил я опустилась на подобие лежанки в углу — ворох веток или соломы, накрытый какой-то плотной тканью, наверно, взятой из дома. Горше всего, что это случится во владениях Гая, и от этой мысли я не смогла удержать слез, закрыла лицо руками.
Фракиец вынул из кожаного заплечного мешка бурдючок с вином или водой, сделал несколько жадных глотков, а потом уставился на меня, вытирая губы.
— Выпей со мной и согреешь кровь, тебе станет хорошо и весело. Почему бы нам вместе не порадоваться в последний раз? Завтра мы все умрем, так давай же сегодня узнаем счастье!
Теперь я сквозь пальцы смотрела, как мужчина кладет на низенький трехногий столик пару крупных гранатов и по одному вынимает из мешка персики и виноградные гроздья. Видно, тоже решил устроить пир, разбавив вино моими слезами.
А потом Дакос начал снимать свою одежду и, полностью обнаженный, подошел ко мне, опустился на колени перед моим ложем, и протянул мне полураскрытый гранат.
— Хочешь попробовать? Смотри, как он истекает соком… Он такой сладкий и терпкий одновременно. Совсем, как ты, Наталия. И его тоже не так-то просто раскрыть… Попробуй, я тебя прошу.
Мне пришлось отвернуться в сторону, но на губах остался гранатовый привкус.
— Я не голодна, мне ничего не нужно. Делай, что задумал и оставь меня.
Дакос рассмеялся тем самым тихим, грудным смехом, что был мне знаком и приятен.
— Хочешь вести себя, словно гордая пленница в объятиях врага? Не-ет… я передумал, это сначала я хотел заставить тебя, применяя силу, но теперь поступлю иначе. Я заставлю тебя желать… желать меня так же сильно, как я желал тебя все эти дни, сгорая от мысли, что ты принадлежишь другому.
Я вздрогнула. Лучшей мести, кажется, нельзя было и придумать. Дакос все рассчитал. Поступи он грубо, моя ненависть послужила бы мне оправданием. Но если я сама уступлю, поддавшись соблазнам, то буду наказана вдвойне.
Фракиец положил гранат и персик, что держал в руках на покрывало, а сам потянулся ко мне:
— Дай, помогу тебе все это снять…
— Я сама.
Плевать! Веду себя как трусливая овца, сколько можно хныкать, я же не какая-нибудь невинная дева, чего мне стесняться, тем более он уже видел меня во всей красе. Я поднялась на ноги и, с вызовом глядя на Дакоса, освободилась от платья и нижней рубашки. Но мужчина, похоже, и не думал сразу накидываться на меня, хотя был в полнейшей боевой готовности. Вместо этого Дакос оперся локтем о лежанку и, придерживая голову рукой, с улыбкой меня разглядывал:
— Какая же ты красавица! Белая и чистенькая, будто молоденькая овечка, только что вышедшая из купальни…
Это сравнение меня погубило. Овца! Он не мог выразиться точнее… После этих слов, я больше не могла злиться на него, страх исчез, уступив место нервному смеху. Никогда в жизни мне не было так смешно, хотя я четко понимала, что это состояние граничит с истерикой. Дакос смеялся вместе со мной, а потом встал рядом и, разломив гранат на две половинки, выжал из них сок прямо на мою грудь. Я смотрела, как красные струи стекают по моему животу и ногам, и на мгновение мне стало жутко, но лишь на мгновение…
Он положил меня навзничь и начал покрывать поцелуями, также слизывая дорожки гранатового сока с моего тела, захватывая губами соски, а я лежала с закрытыми глазами, раскинув руки и ноги, только вздрагивала и впивалась ногтями в свою же ладонь. Дакос вошел осторожно и медленно, убедившись, что я уже готова принять его, и полностью оказавшись во мне, торжествующе вскрикнул.
Я отвернула голову к стене и открыла глаза, разглядывая веточки плюща, что обвили решетки ажурной беседки. Я не испытывала страсти или какого-то особого удовольствия, но и противно мне тоже не было. Странное чувство… Словно я сейчас была его колыбелью, его лодкой, на которой, покачиваясь, мужчина должен доплыть до ворот Елисия — своего фракийского Эдема.
А потом он хрипло застонал и опустился на меня, словно в бреду бормоча мое имя — Наталия… Он говорил еще какие-то слова, наверно, на своем языке, я их не понимала, хотя кое-что и разобрала:
— Богиня… моя Богиня! Прекраснейшая…
И тут я не выдержала и разрыдалась, громко и отчаянно, во весь голос, я даже завыла. Все переплелось сейчас — моя любовь, моя боль и отчаяние, моя извечная женская слабость перед мужской силой, мой страх и стыд, покорность и желание бороться. И жалость… жалость к нему и себе.
Он тотчас отстранился от меня и поднял с постели, теперь я сидела у него на коленях и, обняв за шею, пыталась остановить судорожные всхлипывания. И ведь он пытался меня утешать:
— Прости, прости меня, что же я с тобой сделал… Они превратили меня в чудовище, в зверя… я прежде не был таким, я всегда уважал женщину, я никогда бы не стал тебя принуждать.
Похоже, он искренне сожалел о том, что случилось, но мне не было дела до его раскаяния, я не могла разобраться в себе, не могла понять, как быть дальше. И уж тем более, я не пыталась его винить, он — мужчина, а я прежде провоцировала его, дразнила, смеялась… по делом мне, допрыгалась…
— Я принесу воды и умою тебя. Здесь рядом ручей. Я скоро вернусь.
Дакос вылил остатки вина из бурдюка прямо на земляной пол беседки и скрылся в темноте сада. Я сидела на смятом покрывале, обхватив руками свои голые плечи и потихоньку успокаивалась. Даже заставила себя улыбнуться. Ничего, справлюсь и с этим… Может, мне повезет, я доберусь до Рима и поселюсь в своем доме. Может, Клодий будет подкидывать нам с Элиавом немного денег на пропитание, если снова не рассорится со своей знойной красоткой. Нам нужно не много. А Мапроника я продам. Вот точно! Нет, все равно жаль старика, лучше я его отправлю к Оливии, у нее много рабов, и этому место найдется. А Гай…
При мысли о нем у меня снова полились слезы, но я глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Я все ему расскажу. Как-нибудь аккуратно… скажу, что со мной случилась беда и я не могу стать его женой. Он быстро все поймет, узнав, что ночь я провела в лагере рабов. Он не примет меня после этих известий. По Риму пойдут слухи… Он не захочет, чтобы его имя полоскали в грязи.
