– Идиот, – матерится сквозь зубы Адам, обнимая меня.
И я только сейчас замечаю насколько мы в этом помещении не одни. Что со всех сторон стоят медики, спасатели, служащие и работники фабрики. Рядом с нами нервно кусает губы Мари. Хмурится Валери. И судя по выражению лиц обеих, добром всё это может и не закончиться.
– Улитки, конечно, накормлены до отвала, – шепчет Мари доктору. – Но они ведь будут защищаться. Что твоя сыворотка?
– Не уверена я в ней, – отвечает Валери, нервно стискивая руки. – Он меня столько раз уговаривал рискнуть. И проверить на нём. Но дай бог, чтобы всё обошлось и он не решил, что это удачный повод.
Никто не смеет вмешиваться, а уж тем более мешать Эвану Макгрегору, но у меня стойкое ощущение, что он именно это и решил.
– Это важно, Рене, – подтягивает он к себе девушку за талию. И хоть она слегка сопротивляется, обнимает. Тяжело, облегчённо вздохнув, прижимает к себе. – Не думал, что скажу тебе это сегодня, – вроде и шепчет он, но может от того, что я вижу его лицо, так легко читаю это по его губам. – Хотя нет, думал. Даже собирался. Заказал ужин. Твои любимые устрицы.
– Я не люблю устрицы, – пытается вырваться она. Но он улыбается и её не отпускает. – Правда? Интересно, с кем же я тебя перепутал? Неужели с другой Рене, что отравилась ими на собственном дне рождения и всю ночь провела в больнице.
– Тебя там не было, – всё же отстраняется она, чтобы на него посмотреть. С удивлением. – Ты уехал раньше.
– Тогда откуда я знаю, что тебя всю дорогу тошнило в машине и ты переживала, что испортила туфли.
– Тебе могли и рассказать.
– А может, потому, что это была моя машина, которую, кстати, пришлось после этого продать, – выразительно морщится он. – И я был за рулём. А вот с туфлями вышла накладка: такую же пару привезли только через неделю, но они к тому времени тебе уже разонравились и ты вернула их в магазин.
– Надеюсь, деньги за них тебе отдали? – ехидничает она.
– Все до копейки, – смотрит он на неё так, что у меня руки покрываются мурашками.
Но чёртова Рене не сдаётся.
– Эван! Я переспала с твоим братом! – почти выкрикивает она свой самый весомый аргумент, потому что никто в этом зале уже, кажется, не сомневается, кроме неё, что эти двое сумасшедших столько лет изводят друг друга зря.
– Как ты могла! – притворно всплёскивает он руками. – И я был зол, да. Расстроен, когда узнал. В гневе. Да что греха таить, я его чуть не убил. Но знаешь, потом мне пришла в голову одна мысль, которая не даёт мне покоя, наверно, уже лет семь. С того дня как я увидел у тебя на кухне Кевина.
– Клайда, – поправляет она и опасно отступив, упирает руки в бока. – И что же это за мысль?
– Давай ты вылезешь, – протягивает он ей руку. – И тогда это точно не будет выглядеть так, что я сдался на твой шантаж.
Все затаили дыхание, когда она осторожно перекинула ногу через край. Одну, потом другую. Мы вздрогнули, когда она оступилась на узком бортике, но рука Эвана её удержала. И он даже не подал вида, когда его нога, чтобы поддержать Рене, скользнула в сторону и всё же столкнула в сторону проклятых улиток.
– И что же ты хотел мне сказать? – задирает голову Рене, ничего не замечая.
– Что я люблю тебя, дурочка, – хватается он руками за край стекла, нависая над ней. – Только тебя одну всю жизнь и люблю. Вот с того самого дня. Нет, не с того, когда увидел твоего Кляйна, а ровно за день то этого.
– Эван, – качает она головой, отступая назад, не веря его словам. – Нет.
– Да. Люблю, неверная моя. Люблю давно. Любил всегда. И всю жизнь буду любить, сколько бы мне её не осталось, – вдруг бледнеет он.
– Твою мать! – первым понимает что к чему Адам и бросается к аквариуму.
За ним, как по команде бросаются люди в жилетах спасателей. Но Эван, не смотря ни на что вылезает сам, опираясь на руку Адама. И когда к нему на грудь бросается Рене, он уже не просто бледен, его лоб покрывается испариной и его трясёт.
– Валери! – оглядывается Адам.
– Я здесь, здесь, – хватает она Эвана за руку.
– Кажется, две, – корчится он от боли, стискивая зубы.
Наверно, Валери внутри себя и нервничает, но освобождая от колпачка зажатый в руках шприц, пока Эван сам задирает рукав, доктор собрана, спокойна и невозмутима. Вот только слова её заставляют меня обмереть.
– Адам, две. Нам его здесь не спасти, – вводит она Эвану в вену лекарство, пока он опирается на брата, а мы все молчаливой массовкой наблюдаем за происходящим.
– А в госпиталь? – кажется только Адам и понимает что происходит.
– Не долетим, – качает она головой. – Пока найдём пилота, пока заправимся, пока запросим госпиталь.
– Долетим! – упрямо кивает Адам.
И это последнее, что я слышу внятно и как в замедленной съёмке.
Потом словно кто-то нажимает на ускоренную перемотку. И всё что происходит проносится у меня перед глазами как в кино.
Как ныряя по ухабам мы несёмся в машине «скорой» на аэродром. Как взревают винты, заставляя пригнуться всех, кто остаётся у вертолёта. Как Валери вводит одно за другим лекарства в болтающийся в моих поднятых руках пакет с расствором.
– Эван, только не вздумай сдохнуть! – орёт ему Адам, срывая наушники из крошечной кабины пилота. – И не вздумай писать никаких записок! Нам на всю оставшуюся жизнь хватит одной.
Эван открывает глаза, с трудом фокусируя на мне взгляд:
– Она написала: «Мальчики! Берегите друг друга. Всегда», – скрипит он от боли зубами, а потом поворачивается к плачущей Рене. – Возьми, пожалуйста, сама. В кармане.
И продолжает, когда трясущимися руками она находит кольцо:
– Рене Кэтлин Литтлтон, ты можешь надеть его или выкинуть. Ты можешь забыть меня или рассказывать нашим детям, каким я всегда был идиотом. Для меня это ничего не изменит. Я буду любить тебя вечно. Станешь моей?
Он теряет сознание до того, как плачущая Рене отвечает ему «да» и надевает на палец золотой ободок, увенчанный короной из квадратного жёлтого бриллианта.
И он не знает, что мы попадаем в очередной грозовой фронт.
Что уходя от него, летим так низко над океаном, что кажется в стекло бьются не капли дождя, а брызги волн. И лавируем между рифов, рискуя разбиться, чтобы срезать путь.
И я совру, если скажу, что мне не страшно. Но ещё больше совру, если не признаюсь, что именно сейчас, глядя на сосредоточенное лицо того, кто бросает этот непослушный маленький вертолёт между скал, я понимаю то же, что его больной на всю голову брат: я буду любить тебя вечно.
Я стану всем. Твоими улыбками и слезами, твоими снегами и грозами, твоими солнцем и тучами, волшебными снами и бессонницей, полётами и падениями, мечтами и рекордами. Потому что я – твоя. И останусь твоей. Всегда.
Эпилог
– Хай, гайс!
«Его лицо всегда выглядит так, словно он и не замечает камеру. А вот улыбка с годами стала даже соблазнительнее», – невольно отмечаю я, глядя на экран ноутбука.
– Всем привет! Добро пожаловать на мой канал. И сегодня я здесь не один. Сегодня со мной вот этот серьёзный парень. Да, Эван? – поворачивается он к нашему малышу, что удивлённо смотрит в камеру из «кенгуру» у Адама на груди. – Давай, помаши! – помогает он ему, тряся детской ладошкой. – Скажи: «Привет всем! Привет, мама!» Привет, родная! Надеюсь, ты нас сейчас смотришь. У нас всё хорошо. Мы тебя любим и ждём. Завершай свои дела и возвращайся скорее. А о чём мы сегодня поговорим? – снова обращается он к сыну. – Правильно, о…
– Простите, миссис Макгрегор, – отвлекает меня стюардесса. – Мы на время взлёта отключим связь.
– Да, да, конечно, – улыбнувшись моим любимым мужчинам, закрываю я экран, пристёгиваю ремень безопасности и, приняв с благодарностью бокал шампанского, склоняюсь над письмом.
Над письмом, которое я по старинке пишу шариковой ручкой на обычном листе в клеточку. Как уж со времён шоу у нас повелось.
«США, Нью-Йорк
Аните Холл
