ее отцу. Это долг, который тянулся за мной очень давно. И он попросил…жениться меня на его дочери. В любой другой ситуации я бы нашел возможность, ухитрился отказаться от этого брака, но тогда…она выступила своего рода гарантией, что ты не приблизишься ко мне. Потому что ты – гордая девочка. Айлин я просто использовал. А тебя я люблю.
Мое сердце замирает, пропускает удар. Мне кажется, я сплю. Кажется, что мой мозг настолько находится под воздействием окситоцина, что я вижу галлюцинации и выдаю желаемое за действительное.
– Повтори, – губы едва шевелятся, подрагивающими ладонями обнимаю лицо Тимура и ввинчиваюсь взглядом в его губы, чтобы не пропустить ни единого движения. Чтобы, если подведет слух, я могла прочесть заветные три слова по губам.
– Я люблю тебя. И нашего сына. Вы – смысл моей жизни. И ты, маленькая девочка, смогла мне его подарить. Я живой рядом с тобой, Эмма. Наверно поэтому не смог от тебя отказаться, хотя и должен был.
Я задыхаюсь от счастья и глупо улыбаюсь. Слова Кадырова парализовали мое горло, и я не могу ни дышать, ни что-либо ответить ему. Но он ничего и не ждет. Потому что все и так понятно по моему бешено колотящемуся сердцу и счастливой глупой улыбке от уха до уха.
Тимур подхватывает меня на руки и несет наверх. По пути тянется к моим губам, но я торможу его порыв, приложив ладонь ко рту. Любимый непонимающе хмурится, и я спешу пояснить:
– Как бы там ни было, ты все еще чужой мужчина, Кадыров. А я так не могу-украдкой. Слово-то какое! Как будто я у кого-то краду нашу любовь. Я не хочу начинать все вот так…
– Что, и спать будем отдельно? – Тимур иронично вздергивает бровь, но я вижу, что он пытается скрыть за этим небрежным тоном.
И я позволяю ему отнести меня в его спальню. И этой ночью мы спим вместе. В одной постели. В обнимку. И я дарю ему все то тепло, что у меня есть, отдавая себя без остатка, чтобы хоть как-то заглушить боль его темного и такого жестокого прошлого…
Никогда бы не подумал, что снова смогу стать счастливым. Я и не надеялся. Но Эмма, моя маленькая храбрая девочка, подарила мне семью и впустила в их с Арсланом жизнь, доверившись мне.
Да, именно так. Потому что она могла бы запросто отказаться иметь со мной что-то общее, особенно после того, как я рассказал ей свою историю и то, что убийца моей семьи все еще не пойман. Я бы понял. Отпустил бы с трудом, разрывая сердце на куски, но отпустил бы. Потому что безопасность близких мне людей на первом месте. Ведь, несмотря на то, что мы находимся под охраной лучших спецов Давида, опасность все еще сохраняется.
И взять отпуск и провести это время всецело с семьей – тоже одно из лучших моих решений. Хоть с Арсланом все по-другому, нежели было с дочерью, и многое мной забылось, мой опыт все равно очень помогает Эмме в уходе за малышом.
Все заботы на первое время по уходу за сыном я взял на себя. Не потому, что не доверяю, нет. Уверен, Эмма бы здорово справилась и сама. Просто мне хочется быть полезным. Хочется снова ощущать себя частью семьи. Быть рядом. Заботиться. Отдавать всю свою любовь и купаться в счастье близких.
Тем не менее, Эмма все никак не может отойти от произошедшего, всего боится и трясется над сыном, как над хрустальным. Представляю, что было бы с ее нервной системой к концу первого дня, проведенного наедине с ребенком.
Вот и сейчас мы вместе искупали малыша, и малышка осталась кормить Арслана и укладывать его на ночной сон. Мне нужно было ответить на важный звонок, и пришлось выйти из детской. Прошло сорок минут, а Эммы все еще нет.
Осторожно приоткрываю дверь в детскую и застаю Эмму, стоящей у кроватки и держащей нашего сына за крохотную ручку. Она часто так стоит, и, предполагаю, стояла бы часами, если бы я насильно не уводил ее.
Вот и в этот раз я подхожу, осторожно разжимаю ее пальцы и, обняв за талию, вывожу из комнаты, захватив видеоняню.
Только в этот раз Эмма еще и плачет.
Усаживаю ее в гостиной, наливаю стакан воды и заставляю полностью выпить. Сажусь на пол на корточки перед ней, беру ладони в свои и заставляю смотреть мне в глаза.
– Ну, чего ты, девочка? Все же хорошо.
– Нет, – качает головой, как ребенок, – все не хорошо. Я – плохая мать.
Вот те здрасти, приплыли.
– Эм, а на каких основаниях сделан этот вывод? – едва сдерживаю улыбку, глядя, как малышка шмыгает носом и утирает кулачком слезы.
– У меня ничего не получается, я боюсь ему навредить. Я до сих пор боюсь, когда беру его на руки. чтобы подмыть или держу столбиком…Мне кажется, я могу ему что-нибудь сломать. А еще мне кажется, что ему не хватает молока. Если бы не ты, с Арсланом точно уже что-нибудь случилось бы…
– Если бы не ты, – осекаю строго и серьезно, – если бы не твоя борьба за жизнь нашего малыша, его бы могло бы и не быть. Ты – лучшая мама для нашего ребенка, Эмма. И другой ему не нужно. А молока не будет хватать, если ты постоянно будешь грузить свою прекрасную головку всякой ерундой и столько нервничать.
Эмма сильнее сжимает мои ладони, ее глаза становятся серьезными и в них мелькает забытый страх.
– Я все никак не могу выкинуть из головы тот диагноз…Ведь если бы я не боролась, не пошла к тебе и подписала смертный приговор малышу…Он ведь умер бы. Как? Как на такое пошли врачи, которые озвучивали мне этот диагноз? Как на такое вообще можно пойти?!
Тут уже мне приходится сдерживаться, чтобы не напугать малышку.
Несмотря на то, что не без помощи Давида я закрыл вопрос с этими недоврачами, гнев во мне все никак не утихнет. Более того, я поднял свои связи и направил соответствующие проверки вышестоящих инстанций. Врачей и руководство сняли, половину состава в клиниках сменили, но работа все равно проведена не до конца. Давид еще выясняет, кто дал распоряжение по всем клиникам озвучивать несуществующий диагноз моей женщине. И когда он найдет, я сдерживать себя не стану.
Но Эмме совсем не надо знать этих подробностей. У нее своих тараканов в голове хватает. Эти-то еще ни
