права. Я у нее одна. И…
— Настя, — вдруг слышу голос Макса. — Посмотри на меня, — присаживается перед нами.
Настюша замирает в моих руках, поворачивается к Максиму.
— Лисичка, можно я буду твоим папой? — спрашивает он. — Мне ведь ты очень нужна. И мама. Будешь меня любить?
Настя смотрит на Максима внимательно.
— А ты больше не уйдешь? — спрашивает очень серьезно.
— Нет. И даже если мама твоя опять решит сбежать, я ее поймаю и верну на место. Поможешь мне? — протягивает ей руку.
— Помогу, — всхлипывает снова, а потом вдруг бросается максу на шею.
Слезы снова атакуют. Макс притягивает и меня в объятия, ревем с Лисичкой на пару.
— Макс, прости меня, — выдаю то, что гложет все последние дни.
Смотрит на меня непонимающе, а я продолжаю.
— За все. За то, что оттолкнула тебя в тяжелый момент. Я была неправа. Я люблю тебя. Но я все еще трусиха.
Усмехается.
— Ты моя любимая трусиха, — целует меня в нос, и на душе становится немного легче. — Пойдемте. Хочется, чтобы поскорее закончился этот сложный день.
Помогаю Насте одеться, в этот момент звонит мой телефон. Тренер.
— Здравствуйте, — звучит виновато ее голос. — Что-то случилось?
— Случилось, Елена Сергеевна!
Обрисовываю ситуацию. Тренер начинает заикаться. Просит прощения, объясняет, что спешила. Ей сообщили, что ее матери плохо стало, и тренер, видимо, не заметила Настю в раздевалке. А потом она с врачами долго общалась по телефону, поэтому занято было. Извиняется тысячу раз, обещает, что такого больше не повторится.
Короче, понятно, что все это досадное недоразумение, которое вытрепало из меня последние нервы и силы.
— Отвези нас домой, — устало прошу Макса.
— Нет, Олеся. Сегодня мы едем ко мне.
— Но…
— Никаких «но». И еще у меня просьба. Поддержи Светку. Я ей сейчас скажу кое-что неприятное, — тяжело вздыхает. — И я не знаю, как она это воспримет.
— Про Игоря?
— Да.
— Так это правда? — прикрываю шокировано рот ладонью.
— К сожалению, — кивает. — Поможешь?
— Конечно!
Назад мы едем в напряженной тишине. Света притихла, смотрит в окно. Мне кажется, она и сама уже все поняла, но наверняка цепляется еще на крохи надежды. Мне ее искренне жаль. Измена — это страшно и больно. Я с ней слишком хорошо знакома.
Паркуемся в подземном гараже, на лифте поднимаемся на четырнадцатый этаж.
— Мам, а мы куда? — настороженно оглядывается Настя.
— Максим пригласил нас к себе в гости.
Макс открывает дверь, пропускает нас в огромную современную квартиру.
Я первый раз у него дома и мне любопытно все рассмотреть, но слишком переживательно мне за Свету.
— Олеся, Настя, располагайтесь, где вам удобно. Мы со Светой ненадолго.
Уводит ее куда-то в глубину квартиры, а мы остаемся на кухне.
Их долго нет, я решаю пока согреть чайник, инспектирую холодильник.
Кухня у Макса огромная, напичканная современной техникой. Все новое, такое ощущение, что в эксплуатации еще ни разу не примененное.
Ну что ж, сейчас, значит, обновим!
В огромном полупустом холодильнике нахожу яйца, молоко, которое уже стало кефиром, в шкафу над плитой обнаруживаю муку. Хочу испечь оладьи к чаю. Замешиваю тесто. Вот только сковороды нигде не вижу.
Решаюсь спросить у хозяина. Выхожу с кухни, потихоньку иду по коридору.
Останавливаюсь над приоткрытой дверью, заглядываю туда, замираю. Сердце сжимается от увиденной картины: Света безутешно рыдает у Макса на груди, а он ее гладит по голове, говоря что-то на ухо.
Настеньку я уложила в одной из спален, в другую же Макс отправил Свету. Со мной разговаривать она не захотела. Я ее понимаю. Когда ты в такой подавленном состоянии, когда у тебя душа в клочья, не хочется чтобы это видел кто-то посторонний. А я для нее все еще посторонняя, как ни крути.
Выхожу из душа в халате Максима. Это непередаваемо приятно мыться его гелем, а потом надеть пахнущий им халат. И пусть он оказался мне огромным, это не страшно.
Подворачиваю рукава в несколько раз, иду на кухню. Макс лопает мои оладьи.
— О боже! Ты все съел сам? — удивляюсь я.
— Да, — отвечает он с полным ртом. — И делиться ни с кем не собираюсь. Хотя, могу вот тебе отдать последний.
— Нет, обойдусь, — смеюсь я. — Жалко, что у тебя нет варенья. Было бы вкуснее.
— Согласен. Хочу варенья!
Макс подходит ближе, вжимает меня в стол, его ладонь забирается под халат.
— Что ты делаешь?
— У меня недостаток сладкого в организме. И варенья нет. Печаль.
Зарывается носом в изгиб моей шеи, спускается вниз, зубами отодвигает полу халата, жадно целует кожу.
— Ма-акс, остановись, — вспыхиваю я.
— Ни за что! — рычит он, хищно оскаливаясь, впивается губами в какое-то особенно чувствительное место.
— Пойдем в спальню, — прошу я.
— А вот эта мысль мне нравится. Я ужасно соскучился, — подхватывает меня под бедра.
— Макс! — взвизгиваю я.
И тут же получаю шлепок по мягкому месту.
— Веди себя тише, женщина!
Сдавленно смеюсь ему в шею, мы заходим в спальню, Макс закрывает дверь, опускает меня на кровать.
И вот тут нам обоим становится уже не до смеха…
Лежу у Максима на груди, мы приходим в себя после вспышки страсти.
Мне очень хорошо, но есть вопросы, которые мы так и не обсудили.
— Максим, — зову его.
— М-м-м, — отвечает он лениво.
— Ты жалеешь о ребенке?
Чувствую, как он напрягается, молчит с минуту и только потом отвечает:
— Я тебе скажу, как чувствую, как бы это ни звучало. Нет, я не жалею. Более того, я чувствую облегчение. Беременность Марины была для меня удавкой во многих смыслах. И самое главное, если бы Марина этого ребенка оставила, ничего хорошего бы малыш не увидел. Я это сразу понимал, и это добивало меня больше всего.
— И что теперь? Эта Амалия продолжит тебе вредить?
— Пока не знаю, но сегодня я точно не хочу думать об этом.
— Хорошо, но знаешь, Света мне рассказала кое-что о вашей семье. О родителях, о том, что ты был близок с отцом в последние годы.
— Какая у меня, оказывается, болтливая сестра, — усмехается.
— И что? Получается, твой отец ушел из семьи из-за этой женщины?
— Я не знаю, Олесь. Мы тогда со Светкой были детьми, и что у них там происходило, точно не знаем. Но что было понятно даже нам, что вместе они не могли тогда жить. Они просто убивали друг друга. И им пришлось пройти очень длинный и сложный путь, чтобы снова быть вместе.
— А они были счастливы последние годы?
— Да. По крайней мере, так говорил отец, да и мать очень
