– А я говорил! – завопил Костя.
– Так, а ну-ка, брат, не ори мне тут.
Дальше у Марьяны было все мутно. В кабинет зашла акушерка Юси, Анна Львовна, Юся велела ей померить Марьяне давление, оно оказалось низким, за что Марьяне попеняли и велели выпить кофе и съесть шоколадку. Потом Костя присел на уши Юсе с требованием все ему подробно доложить про анализ, допытывался про каждую цифру, Юся терпеливо объясняла. А Марьяна сидела на кушетке, медленно откусывала от принесенной Анной Львовной конфеты, прихлебывала кофе и просто дышала.
Дышала и жила.
***
– А она прикольная, – Костя зачем-то придерживал Марьяну за локоть, пока они спускались с крыльца клиники. – Не знаешь, замужем, нет?
– Костя, ты не вывезешь.
Он так знакомо ухмыльнулся.
– А я бы попробовал.
Марьяна не чувствовала себя способной вести с Костей диалог на достойном уровне. Более того, сейчас она себя чувствовала резко отупевший. Но при этом очень и очень счастливой. Все в порядке. С ее ребенком все в порядке. Это девочка. Блондинка с противным таммовским характером. Марьяна как-то глупо хихикнула. А потом смех замер у нее на губах. Потому что внизу лестницы стоял Герман.
Марьяна медленно обернулась к Косте.
– Я тебе говорил: «Не скажешь ты – скажу я». Но я, – Костя изобразил характерное движение, будто застегивал рот на «молнию». – Не сказал. Так что говорить придется тебе, – и он сделал приглашающий жест в сторону Германа.
– Кто мне объяснит, что здесь происходит? – Герман переводил взгляд с Марьяны на Костю и обратно. А ее накрыло мощнейшим дежавю. Так уже было. Около Костиного университета. Бесконечно давно, словно в другой жизни и не с Марьяной.
– Тебе Марьяна все расскажет. А я на всякий случай подожду в машине. Чтобы удостовериться, что все прошло успешно.
Марьяна смотрела в спину уходящему к своему автомобилю парню. Ну почему ты не дал мне этой половины дня, Костя?!
– Марьяна… – она почувствовала, что ее локтя коснулись пальцы Германа. – Что ты должна мне сказать?
Должна… Какое слово… сложное. Марьяна глубоко вздохнула.
– Да, сейчас. Давай только с прохода отойдем.
***
Они встали метрах в пяти от лестницы. Марьяна чувствовала пристальный взгляд Германа. И неуместное головокружение. Она вздохнула еще раз – чтобы набрать побольше воздуха. А потом – как прыжком в воду.
– Я жду ребенка от тебя, Герман.
Она пыталась смотреть ему в лицо, но взгляд почему-то помимо воли Марьяны сползал ему на шарф – серо-бежевый, в тонкую, едва заметную клетку.
– Ты же говорила, что принимаешь таблетки, – раздался, наконец, его спокойный голос.
Какая удачная расцветка шарфа.
– Я… – Марьяна повела плечом, будто ей что-то кололось. – Я их и в самом деле принимала. Просто в то время мы с моим врачом меняли одни таблетки на другие. И именно в этот момент… все и случилось.
– Ясно, – как же хорошо, когда человеку рядом с тобой все ясно. Вот Марьяне ни черта не ясно. – А почему я оказываюсь последним человеком, который об этом узнает?
– Почему последним? – Марьяна чувствовала, что вот эта блаженная тупость играет с ней злую шутку. И что-то важное, то, что происходит прямо сейчас в их разговоре с Германом, от Марьяны ускользает.
Хотя, может, этого важного и нет.
– Костя знает о том, что ты ждешь ребенка, уже некоторое время. А я – узнаю только сейчас.
– Это… это произошло случайно, – Марьяна кашлянула. – Я имею в виду то, что Костя узнал. Я не… не собиралась ему сообщать, конечно же.
– Конечно же, – процедил Герман. – Мне тоже – конечно же?
Незаметная серо-бежевая клетка стала почему-то расплываться перед глазами.
– Марьяна! – голос Германа звучал громче. И в нем наконец-то прорезались эмоции. Только совсем не те, которых хотела Марьяна. – Почему ты не сказала мне? Почему не сказала сразу?
– Ты… – говорить получалось медленно. Словно после наркоза. – Ты ведь все равно не хотел… этого ребенка. Помнишь утро в день твоего отъезда?
– Я такого не говорил.
– Ты не стал этого отрицать.
– Не надо додумывать за меня!
Марьяна вздрогнула от его резкого тона и громкого голоса. Она пыталась заставить себя поднять взгляд и посмотреть Герману в лицо. Но у нее это никак не получалось.
– Марьяна, посмотри на меня.
Медленно и тяжело, словно преодолевая невидимое сопротивление, словно воздух стал густой и вязкий, как кисель, Марьяна подняла голову.
Она сейчас не понимала ничего. Кроме того, что напротив нее стоит любимый человек. Отец ее ребенка. Стоит и смотрит сердитым и колючим взглядом.
– Марьяна, нашему ребенку внутри тебя уже два месяца! Почему я узнаю об этом только сейчас, да еще вот так?!
Марьяна не смогла бы ответить, даже если бы захотела. Кисель, что был снаружи, теперь оказался у нее во рту, забил все, так, что языком не шевельнуть. А Герман перед ней вдруг стал расплываться. Раздваиваться. Вот он такой, каким был утром – в синих трикотажных штанах и с голым торсом. А вот, рядом, еще один – такой, как сейчас – в пальто и серо-бежевом шарфе. Вот появляется еще третий, он…
Третьего Марьяна разглядеть не успела. А вот Герман успел. Подхватить успел.
А дальше – сплошная вата. Сквозь которую Марьяна едва слышала мужские голоса.
– Батя, ты что натворил, я вас на пять минут двоих оставил!
– Костя, вызывай скорую.
– Какая к черту скорая, она когда приедет! Вон клиника. Давай туда.
– Вверх по лестнице?
– Да!
И Герман несет ее вверх по лестнице. И отчего-то дурацки и не к месту вспоминается седьмое небо. И сквозь вату пробивается только одна ясная мысль-мольба-требование: «С ребенком… с ее девочкой... все должно быть в порядке. Пожалуйста!!!».
***
В клинике они поначалу произвели переполох. Костя кричал администратору: «Позовите Юсю!», Герман не понимал, как какая-то Юся – так могут звать только собаку или кошку – может помочь, а потом в холле появилась брюнетка с белом брючном костюме и с сердитыми светлыми глазами. Мгновенно оценила ситуацию и кивнула:
– За мной.
В каком-то кабинете – где было несколько кушеток, разделенных белыми матерчатыми перегородками – Герман опустил Марьяну на одну из этих кушеток. И был вместе с Костей решительно вытолкан за дверь. А буквально через пару секунд в эту же дверь вошла медсестра со стойкой капельницы.
И наступила вдруг оглушительная тишина. Такая, которая буквально давит на уши. Давит и пульсирует в висках каким-то почти невыносимым виброшумом.
Что же он наделал...
– Вот что ты натворил! – вслух озвучил его вопрос сын. – Зачем ты так?!
Герман что-то буркнул – он сам не смог бы разобрать, что именно – но Костя этот звук как-то интерпретировал.
– Ты себя со стороны не видел! У тебя лицо от злости перекосило! Даже я бы напугался. Как ты мог так с Марьяной!
– Не начинай! – простонал Герман. – Самому тошно.
Он медленно сполз по стене и опустился на сиденье. Костя сел рядом. И вдруг неожиданно обнял отца за плечи.
– Там девочка. Моя сестренка.
Герман мог только выматериться – от бессильной злобы на себя. Идиот. Клинический идиот!
– Как не стыдно ругаться при ребенке, батя.
– Это ты, что ли, ребенок? – пробормотал Герман, прижимаясь виском к Костиной голове.
– А что, нет?
– Ребенок, – вздохнул Герман. И ответно обнял сына.
Он не знал, сколько они так просидели. Зато Герман точно понимал, что с ним происходит.
У него только что опрокинулся мир. И сейчас создавался заново. В центре его нового мира была женщина, которая сейчас лежала за этой белой дверью. С ней были все его мысли. Там же, рядом, в ней, и в центре, была еще не рожденная кроха – его дочь. И Костя. Вот новый мир Германа, вот его самая сердцевина.
Все остальное на периферии.
Подал голос телефон, и Герман с раздражением сбросил звонок, даже не взглянув на экран. Потом еще раз сбросил. Потом и вовсе отключил телефон.
