хранились у всех связанных с органами. Наш - в одной из полок трюмо за мамиными украшениями- укрытие такое себе, но зато под рукой.
Под рукой… Я помню громкие хлопки выстрела. Жмурюсь и только слышу два протяжных стона, которые словно бы оборвались на середине. Кровь, растекающаяся на замерших в неестественной позе на полу. А потом вижу взгляд матери. Дымящееся дуло пистолета, который все еще у нее в руках. Она смотрит на меня совершенно стеклянными глазами. Не двигается. Зато я истошно визжу и делаю несколько шагов назад. Все еще сжимаю пластиковую коробку с куклой. Чувствую, как на ноги льется что-то теплое. Опускаю глаза и понимаю, что это моча. От страха я описалась.
Мать словно бы выходит из оцепенения, отворачивается от меня, кидает на пол пистолет и смотрит на отца.
Я слышу дикий вой. И понимаю, что это она воет. Волком. Дико, истошно. По-звериному. Она нависает над ним, тормошит его, бьет по лицу, касается щекой груди. Теперь и она вся перепачкана в крови. Не знаю, сколько это продолжается. Потому что потом она резко подрывается с места и несется к балконной двери. Последнее, что я помню, как она оборачивается на меня. Мы смотрим в глаза друг другу. Мгновение или целую жизнь. Она кивает мне, то ли прощаясь, то ли благословляя. Ее губы уже мертвенно бледны. Наверное, она тогда была уже мертва. Ее душа умерла вместе с ним. Я жмурюсь, а когда открываю глаза- понимаю, что ее уже нет…
Чаще всего мне снится этот взгляд. Обычно я лечу за ним. Вслед за матерью. И не только это. Сны меняются, но суть остается там же. Как в проклятой петле времени, я снова и снова проживаю эти страшные страницы из детства. Мне не выбраться из неё. Не выпутаться… Не знаю, правда ли то, что наши родные смотрят на нас с того света и чувствуют все наши страдания, но если это так, то они знают… Знают, что именно я плачу цену измены. Цену той проклятой измены отца, которая разрушила мою жизнь…
Я заканчиваю свою исповедь и поднимаю глаза на доктора. Сердце на удивление бьется ровно и спокойно. Я почти не волнуюсь. Мне и правда легче сейчас. Как минимум от того, что я высказалась и больше не юлю, обманывая его, но зачем-то упорно продолжая ходить к нему на прием…
Валентин все это время сидел в своем кресле, даже не сменив позы.
-Вы закончили с тем, что хотели бы сейчас сказать мне, Дана?- спрашивает тихо.
Я молча киваю. Наверное, в моих глазах сейчас надежда. Такая, как у бездомных собак, которые смотрят на прохожих в ожидании подачки. И я ее жду. Жду, что он выдаст мне волшебную таблетку и все закончится.
-Во-первых, браво. Вы очень смелая девушка, Дана. То, что Вы нашли в себе силы это рассказать, говорит о вашем мощном стержне и внутренней силе. А во-вторых, раз уж мы с Вами встретились не в тот период, когда Вы были маленьким подростком, только начинающим жить и пытающимся справиться с болью, то говорить мы будем все-таки по-взрослому, согласны?
-Согласна,- тихо отвечаю я.
-То, что вижу я в Вашем случае как специалист, можно без труда разделить на две проблемы, Дана. Во-первых, это сильнейшая травма детства, которая, безусловно, оказала огромное влияние на вашу жизнь и восприятие мира. В-вторых, конечно, это влияние последующих обстоятельств и мнения родственников, которые проживали ту же утрату и трагедию вместе с вами и потому вы как маленький ребенок неизбежно учились смотреть на мир их глазами.
Валентин встал и подошел к книжной полке, достав одну из книг в красивом переплете.
-Вы же любите классику, Дана. Послушайте, пожалуйста, это отрывок из биографии выдающегося французского писателя Густава Флобера, автора знаменитой «Мадам Бовари». Это одно из его писем любовнице Луизе Коле, с которой он долгие годы делился самым сокровенным. Так он пишет о своем детстве. Его отец был патологоанатомом, а отчий дом примыкал к моргу, где он заведовал:
«Какие странные воспоминания у меня с той поры! Сколько раз мы с сестрой забирались на решетчатую ограду, чтобы, повиснув на ней, с любопытством разглядывать лежащие на столах трупы. Сверху нещадно палило солнце. Те же самые мухи, которые кружились над нами и цветами в саду, садились на покойников, чтобы с громким жужжанием улетать назад! Как сейчас вижу своего отца, поднимающего голову над вскрываемым телом мертвеца, чтобы прогнать нас. По виду он был такой же, как труп. … Я вырос среди человеческих бед и страданий, от которых меня отделяла всего лишь одна стена. Еще ребенком я играл в больничном морге. Возможно, по этой причине у меня столь мрачное и пессимистическое восприятие окружающего мира. Я не люблю жизнь и совсем не боюсь смерти»[1].
Знаете, к чему я это? Все мы как личность- это смесь характера, обстоятельств, среды и влияния воспитания. Вас воспитывал дед с бабкой? Как они пережили трагедию?
Понятно, тогда, девочкой, я едва ли могла правильно оценить нюансы, на которые выводил психолог, но сейчас прекрасно понимала резонность его суждений. Глубоко вздохнула. Доктор был прав.
- Они не хотели, чтобы я повторила судьбу матери,- тихо произнесла я, опустив глаза в пол.
-Что именно, по вашему мнению, они бы не хотели, чтобы Вы повторили?
-Это не секрет,- повела я плечами,- они с детства объясняли мне, что семья должна быть надежным тылом, а не американскими горками. Что мужчина рядом не должен быть источником переживаний и страданий, что дикие страсти ни к чему хорошему не приведут и так живут только на бумаге в книгах. И они ведь правы. Вы только что читали Флобера. Его «Мадам Бовари»- истинный пример того, куда могут завести женщину глупость и поиск острых ощущений, стремление быть не с тем, с кем спокойно и надежно, а к кому испытываешь нездоровое влечение…
-Хм, интересно,- произнес Валентин,- знаете, что сказал сам Флобер, когда вышла эта его скандальная книга? «Мадам Бовари- это я». Понимаете смысл этих слов?
-Автобиографичность?- предположила я.
Книгу я, конечно же, читала, но не копала так глубоко.
