Все вышли из машины и потащили груз к лесу.
— Вам-то, жердям, ничего, — крякнул маленький Стеблов, шагнув в сугроб. — А мне по самые яйца.
Около часа группа плутала в темноте, проваливаясь в снегу, продираясь сквозь кустарник и наконец послышался призыв Федорчука, идущего впереди, порожняком.
Вышли к небольшому, слегка углубленному в берега, озеру. «Будто велотрек замело» — подумал Остап, оглядывая круглую ледяную равнину. Луна стояла где-то за лесом, но было светло, так что фонарики убрали. Солдатик, посланный Федорчуком, потоптался на льду, выясняя его прочность. «Дальше, дальше, иди, к центру», — командовал подполковник. Ледок треснул, солдатик сел, вытаскивая из полыньи провалившийся сапог. Баллоны потащили к берегу и осторожно, накатом, стали толкать в глубь озера. Остап, отправившийся первым, почувствовал, что непрочный ледяной покров потрескивает. Он распластался на льду и стал толкать перед собой тяжелый металл. «Двольно, довольно! Оставь груз и назад», — крикнул с берега Федорчук. Следуя примеру Остапа пополз один из солдатиков, докатив свой цилиндр вплотную к первому. И, наконец, двинулся последний. Он старался попасть в оставленную предшественниками колею и, наверное, зря. Уже почти у цели лед треснул и распахнувшаяся черная дыра поглотила человека и его ношу. Солдатик вынырнул, пытался ухватиться за лед, колотил руками, обламывая края все больше и больше. Остап было рванулся к зарослям, приметив на ходу длинный упавший ствол, но его сильно ухватила за локоть чья-то рука. «Погоди, стой тут», — жестко сказал Федорчук и заметив испуг непонимания в глазах Остапа добавил: «- Это приказ!» Оставшиеся на берегу видели как пошли под воду тяжелые цилиндры, как скрылся в ледяной черноте обессиливший человек. Крики тонувшего оборвались, над озером воцарился покой, лишь где-то справа, ухала артиллерия. «Всем — к машинам. Гульба пойдешь впереди со мной» скомандовал Федорчук.
Полковник шофером уже приближались к дороге, когда за спиной в лесу хлопнул выстрел. Из леса Стеблов вышел один, старательно отряхивая от снега полы шинели. Полуторка исчезла, на обочине одиноко дожидался «козлик». «Да штрафники это, Гульба, что набычился словно видмедик клишаногий, дубина хохлацкая?» — дружески подтолкнул Остапа к машине Федорчук.
Ехали молча. Когда Остап притормозил у ратуши, начинало светать. «Мы здесь с капитаном еще поработаем. А ты, молодец, будешь представлен к награде, герой, — Федорчук неожиданной хохотнул. — И забудь все, что видел, будто контуженный, ясно? Если, конечно, хочешь вернуться под бок к своей дивчине. Не все-то нам шутки шутить», — добавил он уже другим, жестким голосом, не вызывающим сомнения в серьезности предупреждения.
Неизвестно, как бы поступил со всей этой историей Остап, но какая-то шоковая заторможенность, завладевшая им после визита в Сталинград, мешала все спокойно обдумать. А судьба, будто взявшая своего бывшего любимца «Гарнего хлопчика» Остю, на обучение, готовила ему новый крутой оборот.
Через неделю после ночного происшествия, уже на территории Восточной Пруссии, лейтенант Гульба был отправлен ни свет ни заря на объект, отмеченный на немецкой карте как частное владение «Клеедорф», что означало наличие крупной усадьбы, подлежащей тотальной конфискации. Ему предстояла совсем простая задача — выяснить обстановку и подготовить приход спецроты. Дело в том, что телефонная связь с домом, по-видимому, работала. Кто-то брал трубку, но голоса не подавал, что могло означать самое разное.
«Ну ты прогуляйся, здесь недалеко и сразу доложишь обстановку, напутствовал Остапа Федорчук. — Да возьми трофейного «кадетика». «Козлик» может нам здесь понадобиться.
Так Остап оказался один в трофейном «опель-кадете» на лесной дороге Восточной Пруссии. Он легко ориентировался по немецкой карте, составленной подробно и основательно, да и указатели, изобиловавшие в этих захолустных местах, не дали бы заблудиться даже идиоту. Если бы он, конечно, хотя бы немного знал немецкий. остап в который раз за военные годы пожалел, что так скудны его языковые навыки. Школьные знания немецкого, усиленно внедрявшегося молодняку в предвоенные годы, и фронтовой стаж позволяли Остапу даже пару раз выступить в качестве переводчика. Правда, он легче говорил сам, чем понимал немецкую скороговорку. Сейчас он механически пытался переводить названия на придорожных щитках, так и не вспомнив, что может означать по-русски эта Клеедорф? Дорф — древня, а Клее? Неужто клей? Клейкая деревня, не слишком поэтично.
Перед выездом Остап наскоро осмотрел чужую машину, проверил наличие бензина и прихватил свой дорожный НЗ — две банки американской тушенки, сахар и спирт. В багажнике он обнаружил аккуратно упакованный в брезентовый мешок набор ремонтных инструментов.
Было начало марта, но утро выдалось из самых противных. Низкая облачность, придавившая землю тяжелым серым одеялом, сыпала густой, тающей на стекле метелью. Отчетливо, сразу с двух сторон грохотала артиллерия: войска Третьего Белорусского и Первого Прибалтийских фронтов пробивались к Кенигсбергу, служившему оплотом прусскому шовинизму.
Дорога петляла среди сосняка и занесенных снегом полей, среди которых на взгорках можно было различить красную черепичную кровлю домов и вытянутый шпиль «кирхен». Стреляли то спереди, то сзда и Остап не мог установить на чьей территории он находится в данный момент и кто он победитель или пленный.
«Кадетик» очевидно имел приличный фронтовой стаж, послужив верой и правдой какому-нибудь командному чину средней величины группы немецких войск «Север», оборонявшихся подступы к Пруссии. Мотор стучал, сильно пахло бензином, за щиток у руля была подсунута крошечная фотография: пятилетний мальчик держал на вытянутой руке огромный кабачок.
Остап притормозил у обочины, заметив, что указатель запаса топлива близок к 0. Он сразу же обнаружил течь в бензобаке, наскоро заделал отверстие кусочком толстой резины и тронулся дальше, понимая, что больше двух километров ему не протянуть. «Не фига себе, подарочек», — помянул он со злостью подсунувшем ему «кадетика» Федорчука.
Однако Клеедорф была уже совсем близко: на холме за перелеском, в кольце мощных толстоствольных деревьев виднелись характерные «замковые постройки», уже знакомые Остапу по Белоруссии и Литве.
Собственники-феодалы, не имевшие никакого представления о диалектической смене социально-экономических формаций окапывались на своих землях прочно и основательно. Полтора-два, а то и три столетия назад, они отстраивали себе родовые хоромы, подчеркивая в архитектуре присущие им личные качества — кто силу и властолюбие, кто изысканность и богатство, а кто особые пристрастия — любовь к Востоку или Византии, божественное или плотское. Таким образом эти мелкие курляндские и польские князьки, мнившие свое родовое гнездо пупом земли заявляли о себе издали, как бы предъявляя визитную карточку. Для непросвещенного взгляда Остапа вся эта тяжелая архитектура являлась просто «замком». Что ранняя или поздняя готика, что чистое барокко или эклектика — разницы не было. Замок есть замок, частно-собственническое и, следовательно, подлежащее конфискации имущество, либо культурный объект, требующий особого внимания.
