никак не найдет при этом.
Потом встряхивает головой недоверчиво, оглядывается по сторонам.
– Пойдем выпьем кофе, – твердо говорит и кивает в сторону вывески “CoffeeOne”, подмигивающей нам из переулка, – я хочу услышать полный рассказ, а не урывочный. Потому что пока я вообще не понимаю, как ты во все это влипла.
Я пытаюсь на самом деле что-то ответить, но… Сил все еще нет. Позволяю утащить себя в кофейню, позволяю купить себе кофе, позволяю запарковать мою задницу за пластиковым столом на летней веранде кофейни.
– Ну, давай, рассказывай, – Анька раздраженно шарится по сумке, что-то ищет, швыряет на столешницу то помаду, то бумажки в прозрачном файле, – как ты вообще умудрилась-то?
Рассказ приходится цензурировать.
О том, что работаю я стриптизершей, не знает даже Анька. Я говорила про сменную работу официанткой в ресторане по выходным и в редкие ночные смены. Вот и сейчас рассказываю историю сближения с Ройхом с точки зрения этой легенды. Что увидел на работе, навешал за меня по морде кредитору моего братца, хотел было взять за помощь сексом – но я не согласилась. Потом – снова приперся ко мне на работу, два раза отбил меня от Вовчика, пострадал из-за него, как первый раз мы с ним переспали…
– Боже, Катька, – Анька закатывает глаза, – у тебя фетиш, что ли, на пострадавших? Надо Костру сказать, чтоб ногу сломал, тогда у тебя с ним точно выгорит?
– Не надо, – я критично морщу нос, – дело было не в том, что он был пострадавший. Просто тогда… У меня что-то внутри перещелкнуло. Я везла его домой и сама для себя повторяла, что ничего у нас не будет.
– И не верила?
– Нет, – качаю головой, – не верила. Процентов десять было той убежденности. А потом… И их не осталось. Я его хотела, понимаешь, Ань? – говорю негромко, уводя глаза в сторону. – Все разы хотела. Он мне крышу сносил. Вопреки всему.
– Кать, – Анька переплетает пальцы, кажется, обостряясь в скулах, – это ведь может быть защитной реакцией. Если ты не нашла в себе силы оказать сопротивление, тебе может начать казаться, что ты этого хотела. Так проще. Это ведь все знают. И ты… Просто не оправдывай Ройха. Не вини себя в том, что он тебя домогался. Ну с чего бы тебе его хотеть? Он же старый…
– Он взрослый, Ань, – поправляю я, покачивая головой, – взрослый зрелый мужчина. Но ведь дело не в возрасте совсем.
– А в чем тогда?
– В том, что я с первого курса на него залипала, – проговариваю и жмурюсь, будто сама себе оплеуху залепляю, – лучший наш препод, да еще и такой шикарный, будто из люксового порнофильма вылез. Конечно, он взрослый. Я о нем и не думала. Была уверена, что он на соплюху с первого курса не посмотрит даже. Но геометрию зданий зубрила как прокаженная, лишь бы лишнюю его одобрительную улыбку получить…
– Ты серьезно сейчас? – Анька шепчет полузадушенно, вцепляясь в край стола. Наверное, ей сейчас меня придушить хочется…
– Никто ведь не знал, что он такой мудак, – тихо откликаюсь, находя взглядом окно, – когда ты ко мне пришла, тогда, после экзамена, вся в слезах… Мне… Так паршиво было…
– Кать… – Анька пытается что-то сказать, но я качаю головой.
– Не надо, пожалуйста. Я знаю, что ты обо мне думаешь. Нет таких слов, что я себе за все это время не сказала. Я… Что-то с этим сделаю. Только не сегодня. И не завтра. Завтра еду к матери в больницу, первый визит после операции. А ты… Если перестанешь со мной общаться – я пойму. Только… Если ты кому-то расскажешь что-то… Я буду отрицать, Ань.
– Почему?
– Потому что не хочу больше быть источником его неприятностей, – произношу, нашаривая в кармане куртки сотку за кофе. Выкладываю её на стол перед Анькой – у неё по-прежнему совершенно неподвижное, практически мертвое лицо, – долги отдам как смогу. Я ничего не забыла, у меня все записано.
Ставить точку в таких разговорах – самое тяжелое. Потому что надо встать, развернуться спиной и чувствовать, как в спину тебе смотрит человек, которого ты предала.
Хорошо, что Анька так лояльна. А ведь могла бы в волосы мне вцепиться!
Иногда по утрам я хочу проснуться… Не в реальном мире. В какой-нибудь книжке, если можно. В такой, где нет необходимости ехать на другой конец Москвы, чтобы давать показания против родного брата – следователь позвонил буквально накануне, я попросила отсрочку до четверга. Кроме этого, никуда не делась ссора с лучшей подругой. Странная наша ссора, закончившаяся абсолютным молчанием с Анькиной стороны. Я все ждала, ждала, ждала, пока она хоть что-то мне напишет, хоть стервой или гадиной меня назовет хотя бы. Но… Не было ничего. Тишина была.
А еще… Надо к маме. Очень надо.
И так страшно ехать – сил никаких нет. Есть ведь шанс, что операция не помогла. И есть шанс, что она ухудшила положение. И…
А ну-ка, сжала ягодицы и пошла вон из-под одеяла!
Чудодейственный выходит пинок. Пусть и мысленный. Я резко сажусь на кровати, метко попадая обеими ногами в оба тапка.
Оксанка с самого утра развела какой-то безумный уборочный дзен. На неё временами находит, особенно, когда её прижимает какой-то нервяк. В эти дни с ней рядом лучше не находиться, если ты не хочешь, чтобы в твоем лбу протерли дыру, пытаясь добиться идеального блеска от кожи.
Вот сейчас она драит пол. И мгновенно вскакивает, когда видит, что я натягиваю леггинсы.
– Ты куда?
Смотрю на неё удивленно. Она, конечно, у нас девочка с завихрениями, но обычно не вела себя как обеспокоенная наседка.
– Бегать же, – отвечаю недоуменно.
– А! – Оксанка будто расслабляется и снова возвращается к своей возне с тряпкой. – Вернешься же еще в общагу?
– Ну, да, – киваю я, – и бахилы у меня с собой. Не волнуйся, не натопчу.
– Спасибо, Катюха, – Оксанка вроде улыбается, но как-то слегка натянуто. Да в чем дело? Она парня, что ли, завела и для него сейчас старается? Не знает, как сказать, чтобы я сегодня к кому-нибудь из наших девок поспать попросилась? Ладно, пусть дозревает пока, а пять километров сами себя не пробегут.
Я бегаю на износ, я бегаю так, чтобы воздух в легких кипел, а мышцы умоляли меня о помиловании. Я бегаю так, будто стая голодных собак гонится за мной по пятам. Просто потому что только так в голове не остается ничего. Ни страха, ни презрения к самой себе, ни
