но я только отмахиваюсь от него. Он пытается схватить меня за руку и тычет в ворота.
Сбрасываю его руку и забегаю в подъезд. Взлетаю на свой этаж, перепрыгивая через ступеньки.
Дергаю ручку. Дверь с тихим щелчком открывается. Пульс стучит в висках. Перешагиваю порог и сразу замечаю их. Эта картина будет преследовать меня до конца моих дней.
Хрупкое девичье тело неподвижно лежит на полу в гостиной, сквозь дыры в черных колготках неестественно белеет кожа, руки раскинуты, тело выгнуто.
Сверху, спиной ко мне сидит Виталя и, сука, душит ее. Вокруг беспорядок, валяются вещи, разбитая лампа.
Боль дикая и опустошающая разливается внутри. Вместе с ней приходит злость. Руки сжимаются в кулаки. Убью суку!
- Убери от нее руки!
Налетаю на него и, схватив за плечи, отбрасываю прочь.
Бывший друг ревет и поворачивает ко мне искаженное яростью и безумием лицо. Обдолбался! Опять!
Нет времени проверить, как там Маша. Виталя бросается на меня, размахивая кулаками.
Словно раненный огромный медведь, он пытается повалить меня. Уворачиваюсь раз, другой, пригибаюсь и впечатываю ему в челюсть. Чувствую, как хрустят его кости.
Виталя отпрыгивает и хрипит, изо рта капает слюна вперемежку с кровью. Бешенные глаза вращаются из стороны в сторону.
Он снова бросается на меня и успевает сделать выпад. Я ухожу в сторону, но медленно, он задевает скулу по касательной. Боль обжигает меня, приводя немного в чувства и распаляя ярость.
Бросаюсь на него, сбиваю с ног и начинаю молотить кулаками по его лицу. Чувствую тупую боль в костяшках, но не собираюсь останавливаться.
Прекращаю только тогда, когда он затихает и перестает брыкаться.
Опускаю руки, пытаясь отдышаться. Слышу хриплое клокочущее дыхание – жив, тварь! Так даже лучше!
Поднимаюсь и бросаюсь к ней. Падаю на колени и едва не ору в голос. Мертвенно бледное лицо, прикрытые глаза и багровые синяки на шее. Пытаюсь нащупать пульс, но не могу понять это мой или ее бьется под пальцами.
Наклоняюсь к ее груди, платье разорвано в клочья, кружевной лифчик касается моей щеки. Задерживаю дыхание, стараясь услышать хоть что-то.
Кровь стучит в висках, в ушах шумит.
- Ну же, ну… - шепчу я. – Живи, пожалуйста…
В горле встает ком.
Робкий стук в груди. Раз, другой… Медленно и осторожно, словно с натяжкой. Сгребаю ее в охапку, прижимаю к себе.
- Все будет хорошо малышка, дыши, только дыши…
Денис
Время для меня перестало существовать в тот страшный вечер.
Моя глупость стала для нее приговором. Моя собственная квартира стала местом казни.
Опускаю потяжелевшую голову на руки, закрываю глаза. В памяти снова встает страшная картина: темная гостиная, хрупкая девичья фигура, изодранная, поломанная, обнимающая целый мир раскинутыми руками и этот… упырь сверху.
Ярость снова вспыхивает во мне, выжигает меня из нутрии, как в тот вечер, как сотни раз после этого. Ну почему я отпустил ее из офиса, почему не поговорил?
Сглатываю вязкую слюну. Следом приходит чувство вины, скручивает внутренности в тугой узел, накрывает лавиной, обостряя боль. Сердце стучит как бешенное.
Помню все до секунды: как кричал что-то охраннику, прибежавшему на жалобу соседей, как сжимал ее в объятиях, укачивая как маленькую и шепча глупые запоздалые слова, как не хотел отдавать ее врачам, не понимая, кто они и зачем пришли, как запрыгивал вслед за ними в машину скорой, как сжимал ее руку, пока ее кололи длинными иголками, и пытался согреть посиневшую ручку в холодной машине.
Глаза начинает щипать, шмыгаю носом и до боли тру лоб.
Я мудак! Мудак!
Маша, ну как же так? Маша!
- Денис Худов?
Поднимаю голову.
Передо мной стоит мужчина средних лет, волосы и лоб блестят от капелек пота, он стягивает медицинскую маску и смотрит на меня уставшим взглядом.
- Да? - я вскакиваю.
- Состояние пациентки Ворон стабилизировалось, сегодня ее переведут в общую палату.
Я забываю обо всем на свете, меня заполняет чувство облегчения. Туго скрученная пружина безысходности начинает постепенно расслабляться.
- Как она? Я хочу ее видеть.
Врач хмурится.
Несколько дней я держу осаду реанимации. С того вечера, как приехал вместе со скорой, я отказываюсь уходить, днюю и ночую в кресле в коридоре. Меня пытались вывести и уговорить пытались, но я не ушел. И не уйду. Я неизменно встречаю всех и каждого, кто выходит из дверей реанимационного отделения со словами о Маше Ворон. Я обзвонил всех знакомых и знакомых знакомых в поисках связей.
Я был готов достать все, что угодно, чтобы спасти Машу. Но мне раз за разом отвечали «ждите, мы делаем все, что можем»!
И я ждал, сидя на кресле в белом коридоре, насквозь пропахшем антисептиком и отчаяньем.
- Больше я ничего не могу вам сказать.
Теперь моя очередь хмуриться. Что-то такое мелькает в моих глазах, потому что врач решает мне пояснить.
- Вы не являетесь родственником пациентки Ворон. Информацию о ее состоянии и посещение разрешены только членам семьи, простите, - он прикрывает уставшие темные глаза, но я успеваю заметить в них сочувствие.
Он уже собирается уходить, его смена закончена. Я выучил их расписание.
Протягиваю руку и осторожно останавливаю его. Он не удивлен, не рассержен. Просто внимательно смотрит на меня, ждет, что я скажу.
- Я ее жених.
- Да, вы говорили. Но этого мало. По закону…
Я опускаю в глубокий карман его мятого халата купюру и крепче сжимаю руку на его локте.
Он хмурится, в уставших глазах вспыхивает искра протеста, но я успеваю прошептать.
- Пожалуйста…
Не знаю, что он видит перед собой. Может отчаявшегося мужика, который не отходит от заветной двери ни на шаг, который спит урывками, сидя на металлическом кресле в больничном коридоре, а может влюбленного, ждущего свою возлюбленную, может фанатика на грани срыва? В любом случае верно все…
- Хорошо. Она в тяжелом состоянии, но с положительной динамикой, стабильна. В сознание приходит, но пока под седативными. У нее переломы ребер с двух сторон, трещина подъязычной кости, про гематомы я не говорю. Удивительно, но с плодом тоже все в порядке…
- С плодом? – я никак не могу понять, про что говорит врач.
Он опять хмурится, переводит потяжелевший взгляд на мою руку, что крепко сжимает его локоть. Я разжимаю пальцы.
- Ваша невеста беременна, вы знали? – его голос становится жестче и
