— Пятый элемент, — бывало, шептала она.
Прошло совсем немного времени, и муж обратил внимание на перемену, происшедшую в жене. Не потому ли ему теперь захотелось бывать с ней подольше? Он стал возвращаться домой раньше, и Элла заподозрила, что он перестал искать женского внимания на стороне.
— Милая, с тобой ничего не случилось? — спрашивал Дэвид.
— Я в полном порядке, — с улыбкой отвечала Элла.
Уйдя в свое личное безмятежное пространство, она как будто оставила внешние привычки, в которых ее брак просуществовал, словно проспал, в течение многих лет. Теперь, когда они с Дэвидом перестали изображать благополучие, Элла отлично видела и совершенные ими ошибки, и застарелые изъяны совместной жизни. Элла сделалась сама собой. И у нее появилось ощущение, что самим собой стал и Дэвид.
За завтраками и обедами они теперь обсуждали свои дела, как взрослые мирные люди, словно подводили итог прибыли от инвестиций. Потом молчали, понимая, что им, собственно, больше не о чем говорить.
Иногда Элла ловила на себе внимательный взгляд мужа, как будто он ждал от нее каких-то слов. И Элла знала: если спросить о его интрижках, он с радостью исповедуется перед ней. Однако она сомневалась, что ей этого хотелось.
Прежде она ни о чем не спрашивала, чтобы не раскачивать семейную лодку. А теперь перестала делать вид, будто не знает, чем он занимается, когда по вечерам не приходит домой. Она ясно давала понять, что все знает и что ей это неинтересно. А ее мужа как раз это и пугало. Элла понимала его, потому что в глубине души тоже боялась.
Если бы Дэвид всего месяц назад сделал крошечный шажок ей навстречу, она была бы благодарна ему. Любая попытка с его стороны укрепить их брак была бы принята ею с благодарностью. Но это было месяц назад. Теперь ее прежняя жизнь казалась ей ненастоящей. Как же она, мать троих детей, дошла до этого? Более того, если она была несчастна, то, как правильно подметила Дженет, почему не делала того, что делают все несчастные люди? Почему не плакала в ванной, не рыдала над раковиной в кухне, не гуляла в одиночестве, не била посуду о стену? Ничего такого не было.
Странный покой снизошел на Эллу. Она стремительно покидала свою устроенную жизнь, но ощущала при этом такую устойчивость, какой никогда не было прежде. Утром, подолгу разглядывая себя в зеркало, она ожидала увидеть перемены на своем лице. Может быть, она помолодела? Стала привлекательней? Или оживленней? Но никакой разницы не замечала. И все же она уже не была прежней.
5 мая 1245 года, Конья
Большие деревья, ветви которых всю зиму сгибались под тяжестью снега, уже покрылись зелеными листьями, а Шамс из Тебриза все еще живет у нас. За это время, насколько я заметила, муж стал другим человеком, с каждым днем он все больше отдаляется от меня и всей семьи. Поначалу я думала, что со временем они надоедят друг другу, но ничего такого не было заметно. Они даже как будто еще больше сблизились. Оставшись наедине, они или молчат, или что-то непрерывно говорят, иногда смеются, и этот смех причиняет мне боль: ведь они не устают друг от друга. После бесед с Шамсом муж как будто не замечает никого и настолько углублен в себя, словно опоен чем-то.
Руми и Шамса объединяет что-то, не оставляющее места для третьего человека. Они кивают друг другу, улыбаются, хмурятся и делают это одновременно, обмениваясь долгими значительными взглядами. Кажется, даже настроение одного зависит от настроения другого. Иногда они сидят в тишине, ничего не едят, ничего не говорят; иногда чему-то радуются так, что похожи на безумцев. Я больше не узнаю Руми. Человек, который восемь лет назад стал моим мужем, детей которого я растила, словно своих собственных, которому я родила ребенка, стал для меня чужим. Только когда он спит рядом, я ощущаю близость с ним. Много ночей за последнее время я провела без сна, прислушиваясь к его дыханию и чувствуя его тепло своей кожей. Спокойное биение его сердца успокаивает меня и напоминает, что Руми все еще остается моим мужем.
Я постоянно повторяю себе, что это не может продолжаться вечно. Когда-нибудь Шамс покинет нас. В конце концов, он же странствующий дервиш. И Руми останется со мной. Он принадлежит Конье и своим ученикам. Мне не надо ничего делать, надо всего лишь ждать. Однако терпение дается мне нелегко, и с каждым прошедшим днем становится тяжелее. Когда мне особенно тяжело, я вспоминаю прошлые времена — когда Руми был рядом, несмотря ни на какие разногласия.
— Керра — христианка. Даже обратившись в ислам, она все равно не станет одной из нас, — перешептывались люди, узнав о нашей свадьбе. — Известный ученый-исламист не должен брать в жены неверную.
Однако Руми не обращал внимания на сплетни. Ни тогда, ни потом. И я всегда была благодарна ему за это.
Жители Анатолии принадлежат к разным религиям и расам. Тем не менее мы едим одни и те же блюда, поем одни и те же песни; у нас одни и те же суеверия, мы видим по ночам одни и те же сны. Почему же мы не можем жить вместе? Я знала христианских детей с мусульманскими именами и мусульманских детей, которых выкармливали своим молоком христианки. Такой уж у нас мир. Если между христианством и исламом есть граница, она должна быть более гибкой, чем считают богословы с обеих сторон.
Так как я жена знаменитого ученого, люди полагают, будто я высокого мнения об ученых. Но, по правде говоря, это не так. Несомненно, ученые много знают, но так ли хорошо ли знание, когда речь идет о вере? К тому же им свойственно произносить такие слова, которые нам трудно понимать. Мусульманские ученые отрицают христианскую веру в Троицу, а христианские ученые порицают мусульманских за то, что те считают Кур’ан идеальной книгой. Они говорят так, словно не слышат друг друга. Но если вы спросите меня, то между обычным христианином и обычным мусульманином очень много схожего, в отличие от ученых мужей.
Говорят, самое трудное для мусульманина, который обращается в христианство, — это принять Троицу. А для христианина, обращающегося в мусульманство, самое трудное — отказаться от Троицы. В Кур’ане Иса говорит, что он слуга Божий, которому Бог дал Книгу и которого Он сделал Пророком. Мне было не трудно в это поверить. Гораздо труднее оказалось отвергнуть Марию. Хотя я никому об этом не рассказывала, даже Руми, но иногда мне ужасно хочется посмотреть в добрые карие глаза матери Иисуса Христа. Своим взглядом она всегда утешала меня.
По правде говоря, когда у нас поселился Шамс из Тебриза, я была до того смущена и расстроена, что мне больше, чем когда-либо, потребовалось утешение Девы Марии. Меня словно охватывала горячка, до того сильно я жаждала помолиться Ей. Временами мне становится даже стыдно, что я обманываю свою новую веру.
