время даже перелом позвоночника не приговор. Иногда с такими чудесными историями выздоровления встречаешься…
– Да, знаю. Мы сделаем все, что в наших силах, – соглашается он, устало потирая виски.
Совершенно забыв о первоначальных целях своего визита, я запускаю руку в черные, слегка вьющиеся волосы Пеплова и принимаюсь осторожно массировать ему голову. В свете недавних событий те темы, на которые я хотела с ним пообщаться, кажутся абсолютно неуместными и несвоевременными, поэтому я решаю отказаться от их обсуждения. Сейчас Антону нужна поддержка, а не выяснение отношений.
Поймав мою ладонь, парень подносит ее губам и медленно целует. Сантиметр за сантиметр, пальчик за пальчиком. Так нежно и ласково, что по спине нестройными рядами бегут мурашки.
Растаяв от дурманящей мягкости его прикосновения, я забираюсь к Антону на колени и любовно заглядываю ему в глаза. Он не моргает и отвечает мне долгим задумчивым взором, в котором столько всего намешано… Тут и усталость, и желание. И тоска, и трепет. И мрак, и согревающий свет.
– Все будет хорошо, слышишь? – тихо произношу я, слегка касаясь его носа своим.
– Слышу, – отвечает Антон, не отрывая от меня взгляда.
Подаюсь чуть вперед и со страстной горячностью приникаю к Пеплову ртом. Парень отзывается мгновенно: языком раздвигает мои губы, одной рукой обхватывает затылок, а другой за талию прижимает к себе. Такой сильный, властный и такой родной…
Мы сливаемся воедино в неистовом жгучем поцелуй, который действует на меня как анестезия. Боль, тоска, переживания вдруг бесследно исчезают, уступая дорогу радости и пьянящему восторгу. Пеплов обнимает меня, гладит по волосам, через кофту ласкает грудь, согревает своим дыханием, и я внезапно понимаю, что ничего другого для счастья мне не нужно.
Просто быть с ним. Просто чувствовать его желание. Просто знать, что я ему нужна.
Через несколько томительно сладких мгновений одежда за ненадобностью летит на пол, влажный шепот перемешивается со стонами, сознание замутняется. Расстегиваю ширинку Антона, вынимаю наружу член и издаю восхищенный вздох. Как же мне нравится его тело!
Сдвигаю в сторону трусики и сажусь на парня сверху. Бесстыдно вращаю тазом, трусь об его пах, намереваясь наполнить себя его плотью, когда он сдавленно шипит мне в ухо:
– Презерватив вон там, в тумбочке. Принеси.
– Может, без него? – изнывая от возбуждения, отзываюсь я. – Хочу тебя безумно!
– Камила, – Антон цепляет меня за подбородок и ловит мой затуманенный похотью взор. – Никогда не трахайся без резинки, поняла? Это небезопасно.
– Но я же с тобой… – растерянно пищу я.
– Даже со мной.
– Разберись с ним, – в сладостной тишине ночи голос Пеплова звучит чересчур резко и властно, хотя он и вышел в другую комнату. – Да, прямо сейчас. До завтра не терпит.
Тру глаза и, чуть приподнявшись на локте, тяну руку к тумбочке, на которой лежит мобильник. Время только три часа ночи, еще даже не рассвело… С кем Антону понадобилось общаться в такую несусветную рань?
Вновь откидываюсь на подушку и невольно прислушиваюсь к разговору, который, судя по металлу в тоне Пеплова, совсем не предназначается для посторонних:
– Пробей его адрес и отвези на базу, а там как обычно. И давай поосторожней, он живым еще нужен.
Чувствую, как страх коварной змейкой струится по позвоночнику и оседает где-то в области сердца. Последняя фраза Антона звучит неимоверно пугающе, и как я ни стараюсь, придумать ей вразумительное, успокаивающее объяснение у меня не выходит.
– Доронину бабки завез? Отлично. Как закончишь, сообщи. До связи, – Пеплов завершает разговор, и я слышу его приближающиеся шаги.
Закрываю глаза, притворяясь спящей, хотя на самом деле сна нет ни в одном глазу. Матрас слегка пружинит, когда Пеплов ложится рядом, а затем кожу обдает теплом его тела. Поворачиваюсь на бок и легонько тяну носом его мускатный запах, к которому сейчас явственно примешиваются нотки табака. Выходит, Антон курил.
Несколько минут мы лежит в тишине, но по поверхностному дыханию парня я понимаю, что он тоже не спит. Просто лежит, не шевелясь, и, наверное, о чем-то думает. Скорее всего, о недавнем телефонном разговоре, который даже со стороны сложно назвать приятным.
– Антон? – робко подаю голос я. – У тебя все нормально?
– Да, – с грудным выдохом произносит он. – Спи, Камила.
Сейчас он закрыт и явно не намерен общаться, но вопросы, размножающиеся во мне со скоростью света, не оставляют ни единого шанса на мирный сон.
– Можно спросить? – вновь тихонько шепчу я.
– Спрашивай. Но только в том случае, если не боишься услышать ответ, – отзывается Антон после недолгого молчания.
Справедливое замечание. И очень своевременное. Ведь если подозрения окажутся правдой, то мой мир перевернется с ног на голову. Нет, само собой, чувства к Пеплову от этого не изменятся… Но вот жизнь станет гораздо тревожнее.
Еще тогда, в клубе, когда ко мне подошел Марат и начал намекать на якобы не совсем законную деятельность Антона, я насторожилась. Но должного внимания его словам все же не придала. Как-никак Пеплов не особо жаловал Исхакова, поэтому тот мог из мести распространять всякие небылицы.
Однако сейчас ситуация куда более однозначная. Я слышала разговор Антона собственными ушами и истолковать его как-то иначе, чем в криминальном ключе, просто невозможно. Неужели он правда дал указание избить какого-то человека? Но кого именно? За что? И кто будет делать эту черную работу? Выходит, у Пеплова есть подчиненные, о которых я не знаю…
Думать об этом страшно и неприятно, но пребывать в неведении в стократ хуже, поэтому после минутного раздумья я все-таки решаюсь озвучить свой вопрос:
– Ты… Ты когда-нибудь нарушал закон?
– Да.
– Я сейчас не про переход дороги в неположенном месте, – на всякий случай решаю пояснить я.
– Я понял, – в голосе Пеплова звучит усмешка.
– И… Ты не боишься последствий? – продолжаю осторожно прощупывать почву.
– Бояться бессмысленно. Я просто понимаю, что они могут наступить. И принимаю этот факт.
– Марат Исхаков сказал, что у тебя очень большие риски…
– Марат ничего не знает о моих рисках, – холодно отрезает Антон.
– То есть тебе ничего не угрожает? – я приподнимаюсь на локте и с надеждой заглядываю в его лицо.
В полумраке ночи оно кажется суровым и даже каким-то каменным.
– Ничего такого, о чем стоило бы переживать, –
