Он шел среди деревьев по упругой темно коричневой земле мимо ярко голубого водопада, у основания которого в покрытом рябью волн пруду резвились золотые рыбки.
Движимый любопытством, Джордан опустил руку в пруд и почувствовал освежающую прохладу. Выливая воду из сложенной ковшиком ладони, он заметил, что она не прозрачная, а тоже голубая.
Джордан подумал, что это больше, чем могут выдержать чувства. Красота казалась такой яркой и живой, что ее было невозможно описать. Неужели, один раз увидев и почувствовав все это, можно вернуться к бледной, мрачной реальности?
Восхищенный, он снова протянул руку к воде и вдруг увидел оленя, утолявшего жажду на противоположном берегу.
Олень был гигантским, с гладкой золотистой шкурой и рогами, отливавшими серебром. Он поднял большую голову и посмотрел на Джордана зелеными, как окружающий лес, глазами.
На шее животного был ошейник, украшенный драгоценными камнями, которые ловили лучи солнца и отражали их разноцветными бликами.
Джордану показалось, что олень говорит, хотя он не видел движений, не слышал звука — слова просто складывались в голове.
Ты готов сражаться за них?
— За кого?
Иди и увидишь.
Олень повернулся и вошел в лес. Серебристые копыта ступали по земле совершенно неслышно.
Нет, это не сон, подумал Джордан. Он выпрямился, обогнул пруд и последовал за оленем.
Олень не сказал: «За мной». Доверившись инстинкту, Джордан выбрал другую тропу.
Он вышел из леса и оказался на лугу — среди цветов, таких ярких, что резало глаза. Рубиновые, сапфировые, аметистовые, янтарные, они сверкали на солнце, будто каждый лепесток был отдельной гранью, искусно вырезанной из камня. В центре этого великолепия, словно венчая его, лежали спящие принцессы в хрустальных гробах.
— Нет, я не сплю… — Джордан сказал это вслух, желая убедиться, что слышит звук своего голоса. Ему необходима была уверенность, чтобы перейти через море цветов и взглянуть на знакомые лица.
Казалось, девушки спят. Их красота нисколько не поблекла, но стала какой то отстраненной. Он видел безжизненную красоту, неизменную, но навеки застывшую в кратком миге.
Джордана охватили жалость и гнев, а взглянув в лицо, столь похожее на лицо Даны, он почувствовал такую раздирающую душу скорбь, какой не испытывал со дня смерти матери.
— Этот настоящий ад, — громко сказал он. — Быть запертым между жизнью и смертью и не иметь возможности выбрать ни то, ни другое.
— Да, ты точно сформулировал.
По ту сторону хрустального гроба стоял Кейн. Выглядел он изысканно: черный плащ, сверкающая драгоценными камнями корона на гриве темных волос. Волшебник улыбался Джордану.
— У тебя острый ум, в отличие от большинства людей. Ад, как ты его называешь, — это отсутствие всего, длящееся вечно.
— В ад попадают по заслугам.
— Это все демагогия. — Кейн явно получал удовольствие от разговора. — Иногда — ты должен со мной согласиться — его наследуют. Их прокляли, — он кивнул на гробы. — Я был, если можно так выразиться, всего лишь инструментом, который… — Кейн поднял руку, сделал вращательное движение запястьем, — повернул ключ.
— Ради славы?
— И ради нее тоже. А еще ради власти. Всего этого, — он раскинул руки, словно обнимая свой мир, — все это никогда, никогда не будет принадлежать им. Мягким сердцам и слабостям смертных нет места в мире богов.
— Но боги любят, ненавидят, вожделеют, интригуют, воюют, смеются, плачут. Это слабости смертных?
Кейн вскинул голову:
— Интересно! Ты будешь спорить, зная, кто я, зная, каковы мои возможности? Зная, что я перенес тебя сюда, за завесу силы, где ты не более чем муравей, которого можно уничтожить одним щелчком? Я могу убить тебя силой мысли.
— Можешь? — Джордан намеренно обогнул хрустальный гроб. Он не хотел, чтобы между ними была даже тень Даны. — Почему же не убил? Или ты предпочитаешь пугать и провоцировать женщин? Но когда перед тобой мужчина — это совсем другое дело, правда?
Удар отбросил его назад футов на десять. Почувствовав вкус крови во рту, Джордан сплюнул в примятые цветы и встал. Лицо Кейна выражало не только силу, но и ярость. А гнев — свидетельство слабости.
— Туман и зеркала. Но у тебя кишка тонка, чтобы драться как мужчина. Кулаками. Один раунд, сукин ты сын. Один раунд по моим правилам.
— По твоим правилам? Не тебе здесь ставить условия. Сейчас ты узнаешь, что такое боль.
Ледяные пальцы с острыми как лезвия ногтями вонзились в грудь Джордана. Невыносимая боль заставила его рухнуть на колени, из горла невольно вырвался крик.
— Проси, — надменно бросил Кейн. — Проси пощады. Умоляй.
Собрав остатки сил, Джордан поднял голову и посмотрел прямо в глаза Кейну.
— Поцелуй меня в…
Перед взором Джордана поплыл туман. Сквозь ужасный рев он различил чей то крик, почувствовал струю тепла, развеивающую смертельный холод.
Мозг пронзил полный ярости голос Кейна:
— Мы еще встретимся!
Хоук потерял сознание.
— Джордан! О боже, боже! Джордан, очнись!
Сначала ему показалось, что он лежит в лодке, которую судорожно раскачивают волны. Грудь горит огнем, голова гудит и пульсирует болью. Наверное, он тонет. Нет! Его кто то спасает, прижимаясь теплыми губами к его губам. Насильно возвращает к жизни.
Но откуда в открытом море безумно лающая собака?
Джордан открыл глаза и увидел Дану.
Бледная как полотно, но ему все равно было приятно на нее смотреть. Дрожащей рукой Дана провела по его лицу, погладила волосы и тут же крепко обняла.
В коридоре Мо яростно лаял и бросался на дверь спальни.
— Какого черта? — с трудом спросил Джордан и удивленно уставился на смеющуюся Дану.
— Ты вернулся! Да, ты вернулся! — Это был смех на грани истерики, и она с трудом сдерживалась. — У тебя губы в крови. Губы и грудь. И ты… такой холодный.
— Погоди минутку…
Джордан и не пытался пошевелиться. Еще рано — даже поворот головы вызвал жуткий приступ боли и тошноты.
Но то, что он видел, принесло облегчение. Он в спальне Даны — лежит на ее кровати, или, точнее, на ее коленях, а Дана прижимает его к груди, словно кормит ребенка.
Неплохо, если бы он не чувствовал себя так, словно его переехал грузовик.
— Я спал…
— Нет. — Она прижалась щекой к его щеке. — Не спал.
— Сначала… наверное, нет. Дылда, у тебя в доме водится виски? Мне нужно выпить.
— Есть бутылка «Пэддис».
— Если нальешь на три пальца «Пэддис», дам тебе тысячу долларов.
— По рукам! — Ее смех все еще был похож на всхлипывание. — Ложись. Сейчас принесу. Укройся — ты весь дрожишь.
