— Конечно, — сказала она, — вам это было, должно быть, не легко.
— Я одна несу этот крест. Мой муж скончался восемь лет назад.
Саша сразу почувствовала, что, если со вчерашнего дня осталось хоть немного жареной телятины, ей придется отведать ее на обед.
— Не дожил, — вздохнула женщина. — Он был игроком и не выдержал, когда однажды проиграл партию в бридж у себя в клубе.
— Мне очень жаль, — сказала Саша.
В ее памяти сразу возник некролог Оливеру Вилленеву. Она уже знала, как воспользоваться этим обстоятельством.
— Увы, — сказала она, — мой отец не так удачлив.
— Вы хотели сказать «был»?
— Нет. Он у меня без конца болеет.
Бедняге Элику понравилось бы это определение. Дикая злоба по отношению к каждому, кто находился в пределах прямой видимости. Не говоря уж о тех, кто зависел от отца и был у него на содержании. Вдобавок, азартность, граничащая с острым помешательством.
— Должно быть, вашей матери очень тяжело. Вы у нее единственный ребенок?
Рана, не заживающая никогда. Именно, единственный ребенок.
— Мой брат погиб в аварии, когда мне было пятнадцать.
Женщина была совершенно поражена.
— О моя дорогая, — воскликнула она, реагируя так, как обычно реагировали все, кто слышал это от Саши. — По крайней мере у вашей матери есть вы. Дочь так нужна. К несчастью, Жозетта была в Бейруте, когда скончался ее отец. Война, дети — она даже не смогла приехать на похороны.
Война и дети. Слова, которые были произнесены здесь, в этой обшарпанной гостиной, в доме, находящемся на территории 17-го муниципалитета города Парижа. Париж, море огней, нюансы и подробности.
— Уверяю вас, — добавила мадам Вилленев, — для матери очень важно, чтобы рядом была дочь, с которой можно поговорить. — Сделав такое заявление, она поднялась. — Хотите шоколаду? — предложила она, доставая коробку из ящика комода.
Покрытые белым налетом, конфеты, видимо, помнили деятелей, глядящих из старинных рам на стене. Саша взяла одну и попыталась откусить.
— Вы часто разговариваете с дочерью? — спросила она.
— Так часто, как это возможно. Хотя это не так-то просто. Она очень занята работой и ребенком.
— Разве не удивительно, что она родила еще одного ребенка после стольких лет?
— Да, конечно, — осторожно ответила Елена Вилленев, — и насколько я знаю, роды были легкими. Удивительное дело для женщины, которой за сорок.
Было трудно понять, кого она имела в виду.
— Вы были там?
— Нет, не была.
Саша мысленно перелистывала досье. Одинокая вдова, маленькая пенсия. Несколько друзей, которые еще живы и находятся в ясном уме. Дочь, живущая словно на другой планете. Внуки, которых она видит раз в несколько лет.
— Расскажите немного о Жозетте, когда она была маленькой.
Саша вернула женщину в более счастливые времена.
— Ну, как вам сказать, она была великолепным ребенком. Но немного застенчива и скрытна. Не как другие дети. Жозетта предпочитала одиночество и чтение.
— У нее были друзья?
— Было несколько девочек, с которыми мы позволяли ей встречаться. Дети из нашего круга.
— То есть, чьи отцы были на военной службе?
— Не обязательно на военной. Просто их родители имели те же политические симпатии и религиозные убеждения, что и мы. — Она улыбнулась. — И желали для своих детей того же, что и мы.
— Нельзя ли поподробнее, — любезно поинтересовалась Саша. — О каких политических симпатиях вы говорите?
— Мы верили во Францию для французов, в путь, который открыл для Франции генерал де Голль, в тот путь, которому сейчас следует господин Ле Пен. — Она сдержанно засмеялась. — В тот, что вы называете правым и даже фашистским. — Она похлопала Сашу по руке. — Я имею в виду не лично вас. Просто вообще журналистов. Они осуждают, даже не разобравшись в истории. Понимаете, мой муж сражался в Алжире и он знал, что представления и желания алжирцев противоречат нашей католической морали. Мы хотели передать дочери хорошие, твердые французские представления о жизни, где церковь и Франция — на первом месте. — Она сделала паузу. — Для французов, разумеется.
Саша позволила женщине поболтать еще немного — о карьере мужа, которая, по-видимому, как началась, так и закончилась в Алжире; о взглядах на политику, которые не изменились с тех допотопных времен; обо всем, что в конце концов привело к социальному взрыву 1968 года, который так изменил жизнь дочери.
— Были у Жозетты какие-то планы относительно карьеры и работы, когда она училась в Сорбонне?
— Планы? — расстроенно повторила женщина. — Почему бы нет? Она изучала историю искусства, хотела выйти замуж, иметь детей. По крайней мере, нам так казалось. — Она задумалась. — Жозетта любила рисовать. После занятий она все время пропадала в музеях, делая зарисовки и наброски. — Она посмотрела на Сашу. — Однако главная цель — замужество и дети.
— Я полагаю, что все изменилось после мая 68-го?
Женщина покраснела.
— После мая 68-го вся жизнь переменилась. Во всяком случае для нас. — Она закусила губу.
— То есть, когда она занялась политикой?
— Не знаю, как насчет политики, но тогда она вдруг перестала мыться, причесываться и одеваться по-человечески.
Внезапно женщина сосредоточилась на нескольких пятнах на подлокотниках кресла и стала тереть их большим пальцем, царапать ногтем.
— А вы когда-нибудь были в Сиди Боу Сад? Там, наверно, красиво? — спросила Саша.
Женщина подняла глаза.
— Я навещала их в доме, который израильтяне разрушили, когда бомбили… — Она замялась.
— Штаб-квартиру ООП, — договорила за нее Саша, удивляясь тому, что эти ужасные слова были все-таки произнесены.
— Да, правильно. У дочери пропал тогда прекрасный китайский сервиз.
— А потом? Вы не видели последнего малыша?
— Жозетта привозила его сюда в гости прошлой осенью, сразу после родов. Вообще-то, они приезжали всей семьей, потому что у моего зятя были встречи с президентом Миттераном во время кризиса.
Вот добрались и до него. Саша продолжила тему таким тоном, словно уже собиралась уходить.
— Должно быть, он весьма необычный человек.
— Господин Миттеран?
— Нет, ваш зять.
Женщина на секунду замялась.
— Вы же мне обещали!
— Я не говорю о Риме. Об этом мы договаривались.
— Прошу вас, вы обещали.
— И наша договоренность остается в силе.
Она вздохнула.
— Необычный — не совсем верное слово, — слегка улыбнулась она. — Может, еще шоколаду? — Она сняла с коробки золоченую крышку и протянула коробку Саше, которая на этот раз выбрала конфету, завернутую в фольгу. — Нет, вы вообще не можете представить его себе. Он чрезвычайно спокойный и задумчивый. И любит играть в трик-трак.
