учебу. Его собственничество вышло на совершенно новый уровень, и мне пришлось приручать своего зверя.
Я была на больничном и сдавала все экстерном. Про Артура шептались, на меня косились, особенно когда увидели обручальное кольцо на моем пальце.
Но определенно были плюсы в том, чтобы быть девочкой такого человека, как Филипп Крутой.
Он не шутил, когда сказал, что позаботится обо мне. Не имело значения, что у меня рука и нога в гипсе. Он носил меня повсюду, как свою собственную игрушку. Или как настоящую принцессу, которой втайне я всегда хотела побыть. Он работал из дома и заботился обо всех моих нуждах. От жажды до голода, до жгучих сексуальных желаний — как будто я владела им, а не он мной.
Владела его сердцем.
Впрочем, кроме него и Лизы, другой семьи у меня не осталось.
Моей матери позвонили и сообщили, что я попала в аварию. Ей пришлось прервать свой отпуск, а мне — услышать очередную ее тираду о том, что я все-все погубила. И когда ей сообщили о моих больничных счетах, она отказалась что-либо оплачивать, утверждая, что раз уж я попал в эту передрягу, то должна сама выбраться из этого.
Хотя я ей сказала, что платить не придется. Филипп оплатил мои счета, из-за чего я почувствовала себя приживалкой и содержанкой одновременно. Но моя грусть и самобичевание были недолгими. Филлип отшлепал меня до забвения и сказал, что сам позаботится о том, что принадлежит ему.
Я была готова списать свою мать со счетов, но Фил настоял на встрече с ней, чтобы она могла сама убедиться, что наша любовь настоящая.
О, это было то еще приключение. Сейчас, глядя на Филиппа напротив меня, мне не так страшно вспоминать об этом.
* * *
— Куда мы едем? — спрашиваю я, скучая от мигающих в окне его машины фонарей.
— Куда надо.
— Кому надо?
— Нам всем.
— О! О-о! Только не это! — тревожусь я, видя, как приближаемся к моему бывшему дому.
Теперь там живет моя мать. Место, где меня лишил невинности один из ее ухажеров. Место, где меня называли шлюхой.
— Это вам, — Филипп протянул моей матери букет бордовых роз с коротким кивком, та улыбнулась почти естественно, и меня прошило болью.
Слишком хорошо они смотрелись вместе. Слишком хорошо я знала этот огонь в глазах собственной матери.
— Филипп Андреевич Крутой, — коротко представился он.
— О, это твой новый… друг? — глядя только на Филиппа, спросила мама.
— Я ее муж. Один-единственный, — твердо ответил Фил.
— Какие прекрасные цветы! — мать спрятала негодующий блеск глаз в пышном букете.
Не то чтобы я ожидала какого-то восхищения и поздравления — все же я не так давно была при смерти. Но ревность? Нет, ее негодование можно было понять. Она в три секунды оценила льняной костюм Крутого, часы на его руке, обувь и даже прическу. А уж выражение лица господина Крутого сводило с ума женщин и поумнее.
Я читала маму как открытую книгу и даже немного сочувствовала ей. Я поймала мужчину, которого она искала всю свою жизнь. Неужели у ее хватит смелости унизить меня перед ним и даже броситься на него в надежде, что он сочтет ее более привлекательной?
— Моя дочка — прелестная дурочка, — рассчитанная на мужчину пауза. — Жаль, что еще больше похудела. Кожа да кости… Но вы, Филипп, мне кажется, заслуживаете более подходящей партии. Вы с вашим умом и вашей внешностью…
Я не верила своим глазам, не верила своим ушам. Все происходящее напоминало какой-то цирк, созданный моим неуемным воображением.
Может быть, я все еще в больнице, мама смотрит на меня, осторожно протирая слезы носовым платочком, чтобы не повредить косметику, и шепчет, чтобы ее кровиночку уже поскорее перевели в общую бесплатную палату?
Слова словно ножи, как же больно они могут ранить. Я, значит, не подхожу Филиппу. А кто подходит, не она ли?
Отчаянно болят ребра, ноет рука, но сердце ноет куда сильнее. А вдруг наша с Филом жизнь — это тоже мираж, и вот сейчас все развеется, а я останусь одна в материнской квартире?
Как же мама хороша собой! И у нее такая женственная фигура, не то что у меня, суповой набор. И этот блеск в глазах, от которого сходят с ума мужчины.
У меня темнеет в глазах.
— Фил, можно, мы уже уйдем отсюда? — шепчу я еле слышно.
— Присядь, дорогая, мы тут на минуточку, — говорит Филипп мне, присаживая на круглый стульчик без спинки. Жесткий и жутко неудобный.
Я только сейчас подумала о том, что у нас, видимо, в семье были деньги. Но я работала каждое свое лето в лагере, да еще и подрабатывала по вечерам во время учебы.
— О, так это свадьба по залету? — ехидно интересуется мать.
Я вскидываю руку, убрать упавшую на лицо прядь волос, и ее красивый полный рот кривится на одну сторону. О да, часы. Задрался рукав нового дизайнерского платья, и они стали видны от моего движения.
— Надо признаться, удивила. Ну ты и отхватила себе муженька! Это насколько же надо ноги раздвинуть…
Я прикрываю веки, монотонно качаюсь на стуле, представляя себя в другом месте и в другое время. Я и сама знаю, что недостойна Филиппа. Я и сама знаю, что я — лишь игрушка. Его девочка. Потом возможно я наскучу ему, он найдет себе другую. Он потешится и все-таки бросит.
Но она все же моя мать. Зачем Филипп привез меня сюда? Зачем она так?!
— На этом стоит остановиться, теща.
Я вздрагиваю, приходя в себя от резкого тона Фила.
— Моя девочка не беременна, но если это случится, я буду только рад. Мы очень любим друг друга, и я надеюсь, так будет продолжаться еще очень и очень долго. Желательно всю жизнь. А сейчас, позвольте…
Я с трудом разлепляю веки и вижу, как Филипп цепко подхватывает мою слегка прифигевшую маму за локоток, выводит в комнату и плотно закрывает дверь.
Находятся они там слишком долго, минут через десять-пятнадцать. Я даже успеваю хлебнуть травяной чай из сколотой с края чашки, ставший холодным и еще более противным.
Мать держится молодцом, но щеки горят так, будто ее отхлестали по ним.
— Думаю, мы обо всем договорились, — предельно вежливо заканчивает Филипп, а мама лишь коротко кивает, прикусывая губу.
Пожалуй, теперь она выглядит на свой возраст. Веки покраснели и набухли, косметика немного сползла, плечи опустились.
Обжигает меня таким взглядом, что я кашлю.
— М-да, все оказалось куда хуже, чем я думал, — говорит Филипп,
