что я на стороне Тани? – отвечаю задушенным шепотом. Чувство вины оседает в горле несмываемой горечью. Меня тошнит от самой себя. Я же виновата во всем, только я… Я привела Таню в дом и поверила ее лживым словам раскаяния. И отмахивалась от предостережений Свирепого тоже я…
– Он поверил. Вы сделали так, чтобы он поверил. И на тот момент ваше поведение было мудрым, правильным. Благодаря вашей смекалке, преступница потеряла бдительность и раскрыла себя. Если бы Татьяна хоть что-то заподозрила… Боюсь представить, что могло случиться. Вы молодец, Каролина. И сейчас должны поехать со мной.
– Едем, Каролина Дмитриевна, – вымученно вздыхает Свирепый. – Вы должны посмотреть ей в глаза. Послушать ее оправдания.
– Вряд ли в них будет какой-либо смысл, – вздыхаю протяжно и направляюсь к машине.
Все происходит быстро, но я успеваю запечатлеть в памяти неприятные подробности ее задержания. Возле ворот теснятся дежурные полицейские машины. На ватных ногах ступаю по дорожке, дергаю калитку, чувствуя, как больно щемит в груди доверчивое сердце. Как я могла так обмануться? Хорошо, что няня Юля вовремя уехала и спрятала Миланку в гостях у дедушки и бабушки.
– Не трогайте меня!
Голос Тани слышится даже на улице. Вхожу в прихожую и замираю, не понимая, что должна делать. Следом входит Ломов и Свирепый.
– Ах ты ж…
На лице Тани появляется безобразная гримаса. Ноздри ее раздуваются, из приоткрытого рта вырывается шумное, тяжелое дыхание. Она не в себе… Вернее, в себе – истинное лицо с наслаждением вылезло наружу, разрушив фальшивую маску.
– Да, Таня, я – та, кого ты так хотела уничтожить. Но я жива, к счастью. А тебя ждет жизнь в клетке. Не той, что в тюрьме. Тебя ждет заключение в оковах безумия. Видит бог, я хотела тебе помочь… Поверила тебе и впустила в сердце.
– Я ничего не делала, Карочка, – елейным голосом протягивает она. – У них нет доказательств. Ничего нет.
– Все есть, гражданка Ильичева, – твердо произносит Ломов. – Записи с камер видеонаблюдения – прекрасное доказательство в суде. И на ваших подельников мы уже вышли. Это же они отключили камеры в доме? А один из парней ударил вас. Да так, чтобы наверняка. Да, Татьяна? Чистосердечное признание существенно снизит срок вашего пребывания в… хм…
– Ненавижу! Я не вернусь в психушку-у-у-у!!! Лучше смерть! А-а-а!
Татьяна истошно орет. Падает на пол, бьется головой о пол и мебель, пытаясь нанести себе травмы. Не могу смотреть на это безумие – отворачиваюсь, нервно потираю плечи, мечтая, чтобы все это поскорее закончилось. Скорее бы Глеб вернулся…
– Забирайте ее, – устало протягивает Ломов. – Каролина Дмитриевна, вам бы сюда домработницу вызвать. Вон кровищи сколько!
– Я… сама все уберу. Скажите, когда я могу встретить мужа? Вы же его отпускаете?
– Да. Придется немного подождать, Каролина. Бюрократия она такая, мать ее…
– Вы предупредите меня? Я хочу приехать за ним сама, – произношу взволнованно.
– Конечно.
В моем доме шумно и грязно. Пахнет обувным кремом, потом и кровью Татьяны. Хочется выгнать всех и открыть окна. Впустить домой свежий воздух и отрепетировать речь для мужа… Не представляю, как буду оправдываться. Что придумаю в качестве извинений? Нервно растираю плечи и переминаюсь с ноги на ногу, мечтая, чтобы все поскорее ушли… Наконец, Ломов прощается. Его парни уводят Татьяну, а криминалист упаковывает инструменты в металлический чемоданчик. Глупо было надеяться, что Татьяна оставит препараты в моем доме. Не такая она недальновидная, чтобы так подставляться. Значит, Ломову придется попотеть, чтобы доказать ее вину. Одних телефонных переговоров мало, нужны улики…
Когда все уходят, торопливо подхожу к окну и распахиваю створки. Вдыхаю свежий воздух, стремясь надышаться им впрок и успокоиться, но получаю обратный эффект – горло сжимает спазм, глаза щиплют от слез. Я бессильно опускаюсь на пол, закрываю лицо ладонями и плачу… Кажется, проходит целая вечность… Я выплескиваю боль и разъедающую сердце вину. Спохватываюсь, взглянув на часы, и принимаюсь за уборку.
Стираю кровь Татьяны с пола и мебели, а ее – из своих мыслей… Я заставлю себя ее забыть. Не думать и не жалеть ее. Не искать встреч с ее мамой или лечащим врачом. Я даже на заседание суда не приду – отправлю туда Свирепого. Работа в моих руках спорится. Мою полы и сантехнику, проветриваю комнаты. То и дело поглядываю на экран смартфона, ожидая звонка Ломова. Но он не звонит… Наверное, допрашивает Татьяну? Или бегает по городу в поисках Пупкова и Федоровского? Ничего, я подожду… Я слишком долго ждала счастья.
– Вот и все. Везде чистота и порядок, – произношу, оглядывая дом.
За окном шевелятся тени. Крепко зажмуриваюсь, пытаясь изгнать видение, но оно не исчезает. За воротами кто-то есть. Включаю свет во дворе и прилипаю к окну в прихожей, наблюдая, как ручка калитки опускается, а потом… А потом в проеме вырастает Глеб. Похудевший, уставший, но такой счастливый… Он еще не видит никого, но уже улыбается. Небрежно придерживает рюкзак, висящий на плече и торопливо шагает по тропинке к дому.
– Глеб!
Бегу со всех ног и открываю двери, едва не столкнувшись с Вяземским нос к носу.
– Глеб, я… Господи, как ты здесь оказался? Ломов пообещал, что предупредит меня, когда можно…
– Я приехал на дежурной машине, Ломов подсобил.
Тараторю, маскируя за словами подступившее волнение. Обнимаю его, зарываюсь пальцами в волосы, вдыхаю родной запах, который не сумела вытравить тюрьма и… молчу. Слова сейчас не нужны. Они неспособны вместить все то, что я чувствую. В горле разливается несмываемая вязкая горечь, слезы щиплют глаза и лицо, а руки… Они хаотично трогают и гладят Глеба, помогая поверить, что он настоящий. И он здесь, со мной…
Слова рассыпаются в горле, раня как битое стекло… Хотя нет, это не они ранят, а сожаление, вина.
– Глеб, прости меня… Прости, если сможешь.
– Кара, милая, за что я должен тебя простить? Ломов рассказал, что ты мужественно изображала согласие с Таней. Или ты вправду подумала, что я…
– Нет! Ни секунды не сомневалась, но из-за страха перед ней решила подыграть. Я очень боялась, что ты примешь мое поведение за чистую монету. Глеб, как я соскучилась, милый. Я…
– Потом, Каролина.
Мы так и стоим в прихожей. Рюкзак Глеба небрежно валяется на полу, а его руки гладят мои волосы. Губы коротко целуют веки, шею, подбородок…
– Ты голодный? Я убирала дом, успела запечь в духовке индейку с овощами. Но вышло… пресновато. Есть компот, чай и…
– Кара, я хочу тебя. Если ты снова мне откажешь, попрошу Ломова отправить меня обратно в СИЗО.
– Нет,
