и не без усилий листаю песни на сломанном экране. Оставляю играть «Arctic Monkeys» и выдыхаю — пусть за меня признаются Ланской. Но все равно напеваю под нос, что хочу быть ее, просто хочу быть ее.
— Почему ты пользуешься этой штукой? — спрашивает Мика, прерывая мою серенаду. — Я давно не видела таких ни у кого.
Я смотрю на плеер с неработающим на половине экрана сенсором, на его корпус с отбитыми углами, царапинами и стертыми надписями. Ему и правда место на помойке, но я не могу заставить себя расстаться с ним.
— Это подарок от папы, — впервые говорю об этом вслух. — Один из немногих, что он сделал сам, а не откупился деньгами. Он всегда присылал маме деньги после того, как бросил нас.
Пальцы Мики, которыми она рисует круги и узоры на моем животе, замирают, и я проклинаю себя за длинный язык. Еще не хватало, чтобы она меня жалела или подумала, что я какой-то сентиментальный хрен. Нет. Этот айпод — простое напоминание, что отец мне никто, и я ему совершенно не нужен. Разбитый, древний айпод — полное отражение его отношения ко мне.
— Вы не общаетесь? — спрашивает Ланская полушепотом, будто боится спугнуть меня громким голосом, и продолжает щекотать мне бока.
— Бывает иногда. Вынужденно. Сейчас из-за мамы. Но я для него кость поперек горла, которая мешает ему жить свою счастливую жизнь с новой семьей в Израиле.
— Ну не говори так. — Мика привстает, подпирает голову ладонью и заглядывает мне в глаза с искренним беспокойством. — Уверена, он тебя любит, сколько бы новых семей не завел после вас.
— Он не умеет любить. Его не интересует ничего, кроме собственной шкуры.
— Ян…
— Что? — резко отвечаю я, но Мика и глазом не ведет.
— Не говори за других. Наташа часто рассказывала, что твой папа старается. Если у них не сложилось, это не значит, что он вычеркнул из своей жизни тебя.
— А ты у нас знаток по папашам, значит? — это лезет из меня само, шипит и плавит все хорошее.
— Не груби.
Мика, к моему удивлению, реагирует спокойно. Она лучше меня во всем. И обязательно найдет того, кто по достоинству оценит ее.
— Почему среди твоих татуировок есть все, кроме любви? Из-за папы? — смелеет она.
— Я не верю в любовь, — отвечаю сухо. Пусть не выдумывает себе ничего. Мика охуенная, но она не изменит меня такого, какой я есть.
— Но этого не может быть, — удивляется так, будто я сказал ей, что на Марсе есть жизнь. — Это как не верить в воздух, который нас окружает. Если ты его не видишь и не можешь потрогать, это не значит, что его нет! — выдает она на одном вдохе, а затем, отвернувшись, ложится рядом на спину и смотрит в потолок, пока ее грудь скачет вверх-вниз. Детка завелась, и мне это нравится, по хрен на тему разговора.
— Я не верю в то, чего со мной не случалось.
— Хочешь сказать, ты никогда не любил?
Мика по-прежнему на меня не смотрит, но я отчего-то уверен, что голубые глаза уже горят синим пламенем.
— Ты был с Софой два года. — Мне нравится, что Ланская всегда стоит на своем.
— Она мне нравилась, я хотел ее, но любовь? То, о чем пишут в книгах, совсем не похоже на то, что я испытывал к ней. — И немного смахивает на то, как срывает у меня башню сейчас, но я игнорирую мысль. — Это был удачный союз. До поры до времени.
— А как же твои придурки-друзья?
Я тихо смеюсь. В это вся Мика: не стесняясь, в лоб, напролом.
— Слава богу, я на них не залип, а то бы мое сердце разбилось, когда я узнал, что Савва спал с Софой.
Это должно было прозвучать в форме шутки, но выходит довольно жестко и даже злобно. А Ланская не реагирует так, как обычно, и я начинаю подозревать.
— Ты знала?
Мнется, кусает губы, темнит.
— Я видела их, но… не совсем поняла, что я видела, в общем-то.
— А тут и не надо ничего понимать. Все просто! Мой лучший друг, которого я знаю бóльшую часть жизни, ненавидел меня. Почему? Потому что я спал с той, кого, по его мнению, у него увел. И я, блять, должен был каким-то образом об этом догадаться!
Мика грустно усмехается, и я молча пялюсь на нее с немым вопросом. Не пойму, что смешного сказал.
— У меня была похожая история, — объясняет она. — Моя подруга еще со времен школы…
— Да, я помню. Коротышка с красными волосами, которая вечно таскалась за тобой.
Мика улыбается, но продолжает без иронии.
— Она перестала со мной общаться в прошлом году, потому что оказалась влюблена в нашего общего друга, который много лет подряд бегал за мной. — Ланская смеется, когда я хмурю брови, пытаясь не упустить все причинно-следственные связи. — Любовь часто побеждает дружбу, как бы печально это не звучало. Такая у человека сущность — жадная.
— Тогда что в ней хорошего? В этой любви?
— Наташа любит тебя, неужели это, по-твоему, плохо?
— Мама — это другое.
— Хочешь сказать, ты ее не любишь?
— Слушай, — я убираю наушники и сажусь, потирая глаза и голову, которая готова взорваться от перегрузки. — Я ее уважаю, я ей безгранично доверяю, я отдам за нее жизнь…
— Это и есть любовь! — взрывается Мика, машет руками в стороны и хохочет. — Ты так глупо отрицаешь, что любовь есть в твоей жизни!
— К чему вообще этот разговор?
— Я тебя люблю.
Она сбрасывает на меня это, как атомную бомбу. Время замирает, все вокруг перестает существовать, стирается в пыль и оседает радиоактивным пеплом. Она так просто произносит это, как будто говорит, что получила на экзамене пятерку. Как она может спокойно об этом говорить?
— Видишь? Любовь рядом с тобой, как бы сильно ты от нее не бежал.
Мика как будто и не сообщает ничего выдающегося. И я, черт возьми, не понимаю, почему меня так сильно долбит от дурацких слов. Я ведь сотню раз слышал это от той же Софы, но тогда оно не отвлекало, не учащало пульс, пока она не
