Еще Роберт, как мог, развлекал меня по выходным.
Временами бабушке было не до нас, и тогда мы отправлялись в театр или на выставку вдвоем. А потом сидели где-нибудь в уютном кафе на пять столиков и пили чай под метель за окнами.
— Неужели тебе субботним вечером больше некуда деться? — бесцеремонно интересуюсь я, отпивая глоток густого горячего шоколада. Его проще есть ложечкой, но я упорно пытаюсь добиться от напитка жидкой консистенции.
— Этим субботним вечером я именно там, где хочу быть, — сверкает он глазами.
Время от времени я ловлю на себе оценивающие взгляды студенток, сидящих с ноутбуками в углу. Еще бы — рядом со мной такой шикарный мужчина в темно-голубом свитере крупной вязки, с падающими на глаза прядями темных волос и дорогущими часами на запястье.
Любая хотела бы быть на моем месте.
Кроме меня.
— Прекращай, — прошу я, морщась. — Иначе я напомню, из-за кого мы расстались.
— Между прочим, — замечает Роберт. — Ты могла мне позвонить, чтобы я подтвердил, что сам, дурак, к тебе лез.
— И ты бы подтвердил? — поднимаю я брови.
— Ну, конечно, — недоуменно крутит головой. — Я же не совсем урод.
Именно поэтому я сейчас с ним и дружу. Потому что он «не совсем урод». Даже наоборот.
Просто…
— Нет, ничего бы не изменилось, — подумав, говорю я. — Ему нужна совсем другая женщина.
— Да брось…
— Сам брось. Если бы не случайность, нам с ним даже встретиться было бы негде. Это хорошо объясняет, почему он не знал, как вместить меня в свою жизнь. Он с такими людьми просто не общается. У него нет ячейки подходящей формы, куда меня вставить.
— Красивая метафора, — смеется Роберт. — А у меня… — он задумывается. — А у меня, похоже есть такая ячейка. А? Лар?
Набираю воздух в легкие, чтобы в очередной раз мягко, но твердо объяснить ему, что ничего, кроме театров и чаепитий у бабушки между нами быть не может, но в этот момент телефон Роберта, лежащий экраном вниз, начинает вибрировать, и тот жестом просит меня подождать.
Пожимаю плечами, снова касаюсь губами густой шоколадной массы. Лучший напиток для холодного февраля.
И чуть не давлюсь приторной сладостью, услышав, как…
— С Ларой, — говорит кому-то в трубке Роберт и ухмыляется, когда я начинаю откашливаться от попавшего не в то горло шоколада.
На мой очень вопросительный вид только машет головой и продолжает лыбиться.
— Побесить тебя, что ли… — задумчиво тянет он. Но решает: — Ладно, не буду. Мы просто пьем чай в кафе.
Я начинаю догадываться, с кем он говорит.
— А сам ей позвонить не мог? — интересуется Роберт, и у меня больше не остается сомнений.
Выслушав ответ, он делает большие глаза и прикрывает микрофон телефона рукой:
— Лар, ты что, его заблокировала везде?!
— Ага, — киваю я с независимым видом и беру чашку дрожащими руками.
Роберт прижимает трубку плечом и показывает мне большие пальцы. Еще минуту или две слушает, что ему говорит Александр, а потом смотрит на меня, тяжело вздыхает и говорит:
— Ладно. Помни мою доброту.
Он протягивает мне телефон, и в первое мгновение мне хочется вытереть о штаны вспотевшие руки и срочно посмотреться в зеркало — не размазалась ли тушь.
Беру телефон, еще теплый от рук Роберта.
Сердце проваливается куда-то в желудок, когда я слышу знакомый голос.
И еще хочется рыдать.
— Привет, Лар, — говорит Александр.
Мне приходится продышать первые несколько попыток ответить.
— Привет.
— Лар…
Изо всех сил стискиваю хрупкий телефон в руке, пытаясь услышать, что там… Что там, за этим коротким словом?
Что?
— Я тебя люблю, Лар. Но это ты знаешь.
50
Вдох.
Выдох.
— Не знаю.
— Ну я же делал тебе предложение.
— Но ни разу не сказал, что любишь.
Он не отвечает. Между нами повисает пауза, наполненная гулким, словно мы в огромном пустом ангаре, звоном ложечек о фаянс и шипением эфира в динамике. Кажется, что все звуки записаны на старую поцарапанную пластинку.
Долгая, очень долгая пауза.
Раньше я бы ее нарушила любой, даже самой глупой болтовней. Но сегодня у меня язык прилипает к нёбу и как ни ищу, не могу найти ни одного слова.
— Знаешь, как без тебя темно и холодно? — говорит Александр задумчиво и тихо, словно самому себе. — Не представляешь даже.
Молчу, молчу, молчу.
— Ты мне забралась в сердце. Так глубоко… Глубже только дочь.
— Тебе нужна была только мать для ребенка, — немного невпопад говорю я.
— Ты через Динку проникла туда, куда я никого не собирался пускать, — тоже невпопад, словно не слыша меня, говорит Александр. — Зачем мне такая жена? С таким характером? Но ты пробила все слои брони, прошла насквозь и даже не заметила.
Он говорит мне то, что люди обычно говорят только в полном одиночестве. Обращаясь к кому-то — но точно зная, что этот кто-то не услышит.
Я знаю. Я и сама хотела бы сказать ему то, что шептала одинокими вечерами, прислоняясь лбом к холодному окну.
Вот это:
— Я же не перспективный или убыточный актив, который можно отрезать.
— Прости меня, — сразу же говорит он. — Я был дураком. И конечно, я не думаю, что тебя можно сравнивать с бизнесом. Мне было очень больно из-за тебя с Робом. И больно, что ты отказалась выйти замуж. И казалось, что Дину ты любишь больше… Что Дину ты вообще любишь. Наверное, я ревновал тебя даже к ней. Но без тебя еще больней. Постоянно.
Роберт зачем-то сует мне в руку салфетки. Я смотрю на них с недоумением, а потом понимаю — я и правда плачу.
Вытираю глаза и смотрю на черные пятна туши на белых бумажных комочках.
— Тебе нужна была только мать для Дины.
— Мне нужна была только ты. Чтобы не приходилось думать, кто мне нужен — мать для Дины или жена для меня. Ты такая единственная, с кем не нужно выбирать. Дина тебя нашла. А я все просрал.
— Да.
Надо добавить что-то еще, но я не могу — горло сжимается, и я замолкаю.
Он тоже молчит.
Я смотрю в свою чашку с горячим шоколадом. Я смотрю мимо своей чашки с горячим шоколадом. Я смотрю сквозь свою чашку с горячим шоколадом.
Я вижу что-то там, в глубине Земли. Горячее, темное и соленое.
— Я не могу без тебя, Лар.
Вдох. Долгий вдох. Молчу.
— И Динка не может. Она не смеется совсем. Спасибо, что хотя бы разговаривает, а то совсем беда.
Горло перехвачено спазмом, мне надо сказать, но я не могу.
Не могу.
Могу?
— Ты забыл мой подарок.
— Да. Но у меня в телефоне осталось твое фото. Я его распечатал, а Динка увидела и отняла. Теперь у нее над кроватью висит твой портрет, она тебе вечерами читает книжки и жалуется на жизнь.
— Тоже мне, нашли Ленина, — шучу я нелепо.
Он, конечно, не отвечает.
Краем глаза вижу, как Роберт жестами отгоняет от столика официантку. Она продолжает настаивать, он встает и сам относит наши чашки к стойке. Возвращается, быстро протирает тряпкой стол и снова уходит.
— Как твоя работа? — спрашивает Александр странно сдавленным голосом.
— Прекрасная! — искренне говорю я. — Лучшее место! Спасибо тебе.
— Жить успеваешь?
— Представляешь, меня из офиса выгоняют ровно в шесть!
— Правильно делают. Тебя ждут дома.
— Меня никто не ждет дома.
И снова выматывающая, неловкая пауза. Словно нам не о чем говорить.
Хотя нам слишком о многом нужно поговорить.
— Если в Питер возвращаться, опять придется няню искать, — тихо, словно самому себе говорит Александр.
— В Петербург, — поправляю я.
— Что?
— Настоящие петербуржцы ненавидят сокращение Питер.
— Ты настоящая?
— Ага…
Я начинаю улыбаться. Сама не понимаю почему.
Стискиваю трубку в пальцах, чувствуя, как она раскаляется до адских температур — и улыбаюсь.
— Лар…
— А?
Пауза.
— Лара-а-а-а…
— А-а-а-а-а?
