class="p1">Концентрация ужаса внутри его зрачков растет с безумной выразительностью. Я содрогаюсь и отшатываюсь еще до того, как он берется отвечать.
– Что, блядь? – высекает с жесточайшей насмешкой. – Какая еще особенная-особенная? В своем уме, Марин? – в первый раз этот вопрос почти ровно задает. А во второй, когда я не отвечаю, уже с надрывом горланит: – Я тебя спрашиваю, ты, блядь, в своем уме?! Тебе же не десять лет, че ты такая глупая?!
– Ты меня тоже полюбишь, – проглатывая обиду, упрямо несусь к своей единственной цели. – Полюбишь, Дань! Я ведь Чарушина... – апеллируя своей фамилией, заставляю его вздрогнуть и попятиться. Знаю, что у него свои заморочки насчет всей моей семьи, но сейчас их игнорирую. – Мы, Чарушины, однолюбы. Если я люблю тебя, значит, ты – моя половина.
И снова мои слова вызывают у него хохот.
– Да нихуя, Марин! – выталкивает, едва удается отсмеяться. – Не на того ты ставку сделала, – информирует без каких-либо сожалений. – Точно тебе говорю. Я для отношений не создан. Ты думаешь, мне без тебя некого ебать? Думаешь, встает лишь на тебя? – каждый едкий вопрос хохотом подкрепляет. – Или, может, думаешь, я этот месяц только с тобой и шоркался? Не только, Марин. Ебал всех без разбора. Все, как обычно, Марин.
Долго я держалась, но с последним признанием меня словно тайфун сбивает. Закручивает в ураганную воронку, мотает как сверхмощная центрифуга и, в конце концов, разрывает на части.
Думала ли я, что все это время Даня был только со мной? Думала? Конечно, думала. Я была в этом уверена! Мне казалось, что и смотрит он лишь на меня одну.
Я ведь с ним… Все!
Вымышляла самые невероятные задачи. Раскрывалась, соблазняла, провоцировала, доставляла удовольствие. Не гнушалась ни опасности, ни безумства. А он… Берет и вот так вот налегке со смехом признается, что я для него не единственная.
Стою, хватая ртом воздух. Внутри набор бесполезных органов, ничего толком не работает. Но я пытаюсь улыбнуться, чтобы не заплакать.
– Надо было тебя раньше тормознуть, – режет Даня крайне грубым, будто чужим голосом. – Виноват, что сразу не просек, к чему все эти твои игры… Виноват, признаю, – последнее приглушенно выдыхает, с какой-то резковатой усталостью. – Когда ты спор про эту гребаную любовь затеяла, тогда еще должен был тебе прямым текстом сказать, – выдерживает паузу, а у меня все внутри с такой болью сжимается, в разы сильнее, чем перед прыжком с высоты в сто сорок метров. Потому как тогда мы прыгали в черную бездну вдвоем, а сейчас… Чувствую, что он меня одну в пропасть сбросить собирается. И сделать с этим ничего не могу. Замерла в оцепенении. Кажется, если пошевелюсь, попросту рассыплюсь. – Я никогда не смогу довольствоваться одной, Марин. Никогда никого не полюблю. И меня любить не надо. Нельзя, Марин. Ни за что нельзя.
Унес бы ветер эти слова, оглушило бы меня небо, дало бы хоть минуту передышки, я бы справилась и не натворила беды.
Но… Весь этот кошмар происходит в режиме реального времени. Без подготовки. Вне моего контроля. Далеко за пределами плана.
– А я тоже не только с тобой была, Дань… – выдыхаю с удивительной легкостью и абсолютно нездоровым удовольствием. Вижу, как в глазах Шатохина стынет стекло. В нем, словно в зеркале, столь же сильная, как и у меня, мука отражается. Мне от этого и больно, и хорошо. Убивая его, себя уничтожаю. Понимаю это, но остановиться не могу. – Пробовала с другим, Дань… С Никитой, Дань… Сравнить хотела… – закусывая губу до крови, беру вынужденную паузу. Шатохин в этот момент медленно смаргивает, вероятно, в расчете унять в глазах жжение, и разбивает пространство рваным тяжелым выдохом. – Помнишь, мы с ним встречались? – продолжаю тарахтеть чисто по инерции. Сама себя уже не слышу, такой грохот в груди, в горле, в висках стоит… В каждом уголке моего тела! – Так я с ним все эти разы спала, Дань… По-настоящему, Дань... Ты отказался от седьмого пункта, а Никита вот – нет... Он, в отличие от тебя, не колебался даже… Так что все нормально, Дань… Не переживай, в общем...
Когда шагаю в сторону, чтобы обойти, он тут же дергается следом. Схватив меня за плечи, таким взглядом прожигает, что я коротко всхлипываю и задыхаюсь.
Потрясенный. Потерянный. Убитый.
– Сейчас… не врешь? – сипит с новыми для нас обоих интонациями.
– Не вру, конечно…
Не моя она…
© Даниил Шатохин
Я владею несколькими методиками, которые позволяют блокировать эмоции в критических ситуациях. Одну из них и использую в тот момент. Стягиваю все, что чувствую, в один чертов узел, обволакиваю нереальным количеством светонепроницаемой пленки и фиксирую в той части грудной клетки, которую легче всего контролировать – под сердцем.
Спокойно везу Маринку домой. На тех же холостых прибываю в родной котел разврата. В квартиру ехать не решаюсь, просто потому что там со мной тусовалась Чаруша. А в ебучем притоне Шатохиных по вайбу все стабильно мерзко.
Стоны и крики не стихают на всем пути моего следования в комнату. Сейчас они даже в тему, словно якорь, за который я и рассчитываю зацепиться, чтобы укрепить все то, что генетически с каждым годом все ярче цветет внутри меня.
Похрен, что в ванной выворачивает. Проблевавшись, на том же минусе чищу зубы и принимаю душ. Шагаю обратно в спальню, гашу свет и забираюсь в постель.
Застываю в плотном облаке мрака. Физически и психологически – недвижим.
Знаю, что узел нужно размотать и разобрать. Неотработанные эмоции – опасная штука. В том состоянии, что я их оставил, с течением времени они способны накалиться и взорваться, как Чернобыльский реактор. Либо же, при самом хреновом раскладе, образовать в моей груди гниющую зловонную рану.
Все понимаю, конечно. Но… Впервые в жизни испытываю какой-то непреоборимый страх: то, что запер – уже не вывезу.
Тело пробивает волной озноба. Я упорно сохраняю неподвижность.
А когда прикрываю веки… Вижу Маринку, и за ребрами случается обыкновенная вспышка. Она-то и пережигает важнейшие узлы. Распахиваю глаза, резко сажусь, но чертов сверток уже разваливается.
И вот тогда меня накрывает таким бешеным ураганом эмоций, только за голову хватаюсь. Ощущение, что череп треснул по тем соединительным швам, которые еще час назад казались навек спаянными, и мозги
