— Запросто, — решительно кивает Турчин и игриво подмигивает мне. — Только чувствую, дочка ваша меня лесом пошлёт.
— Правильно чувствуешь! — Подталкиваю парня к гостиной, которая в нашем доме служит ещё и отцовской спальней.
— Ничего так, — осматривается по сторонам незваный гость. — Даже уютненько. Я думал, будет хуже.
— Ар, я серьёзно. — Выхватываю из рук парня нашу с отцом фотографию пятилетней давности и пальцем указываю на диван. — Зачем ты приехал?
— Попрощаться, — ведёт плечами парень и мило улыбается. — Я решил начать новую жизнь. Вдалеке от всех этих воспоминаний, обид, сестры твоей…
— В монахи решил податься? — Не осмелившись подойти ближе, приваливаюсь спиной к противоположной стене.
— Если бы! — хохочет Арик. — Грехов много — боюсь, не возьмут! А вообще я в столицу решил перебраться. А вдруг…
— Удачи тебе на новом месте! — Я всё равно, хоть убей, не понимаю, зачем Турчин приехал ко мне.
Мы не друзья, никогда ими не были и вряд ли уже станем. Все свои обиды мы обсудили ещё тем утром, после того как Ар вытащил меня из воды. Мы тогда долго сидели, все сырые, измученные. Я пыталась откашляться, но всё равно задыхалась от боли, а Турчин смотрел на меня потерянно и бормотал: «Прости». Уже позже, в доме отчима, Арик был единственным, с кем я могла говорить. Меня душило чувство вины, его, казалось, тоже. Волею судьбы мне пришлось провести в Жемчужном ещё месяц, и за это время мы успели отпустить обиды, и я надеялась, что взаимно. А потому и не понимаю, что делает Ар сейчас на нашем старом диване.
— Спасибо! — Турчин в нерешительности потирает лоб.
— Арик! — Набравшись смелости, я всё же сажусь рядом. — Выкладывай.
— Мила по тебе скучает, — явно издалека начинает Турчин.
— Мы с ней, вроде, общаемся, — пожимаю плечами.
— Угу, — кивает Ар, а потом с характерным хлопком ударяет раскрытыми ладонями себя по коленкам. — В общем, я признаться приехал…
— В чём? — Отчего-то всё внутри моментально напрягается.
— Я долго, Тась, пытался понять Савицкого. — Ар заламывает пальцы на руках, и я понимаю, что разговор даётся ему нелегко. — Почему солгала ты, мелкая девчонка с дрянным характером… — продолжает он, скривившись от воспоминаний обо мне маленькой, как от тухлой кочерыжки, — ещё можно объяснить, но Герыч-то всегда был моим другом.
Мне снова хочется заступиться за Савицкого. Моё дурацкое сердце, даже устав умываться горькими слезами, всё равно продолжает его любить. В конечном счёте, человек отвечает только за свои чувства. Я люблю, а то, что Гера меня — нет, уже не моя проблема.
— Знаешь, когда я нашёл ответы?
— Когда?
— Летом на пирсе. Когда увидел, как Савицкого всего ломало, но он оставался с тобой.
— Здорово… наверно… — Неловко кусаю губы, силясь уловить логику Ара, но как-то тщетно. Да и Савицкий оказался трусом, так что Арик промахнулся. — Объяснишь?
— Он всегда выбирал тебя, а ты — его. Только и всего.
— Глупости!
— Погоди! Сколько нам на то Рождество было? Мне — двенадцать, Герычу — чуть меньше. Дети ещё совсем. Ни с чувствами не знали, как быть, ни с девчонками общаться не умели… Да и в нашем окружении уже тогда были сплошные Ники: высокомерные, избалованные, прилизанные все… А тут — ты. Хоть и мелкая совсем, но такая забавная. Глазища огромные, в пол-лица, и цвет такой у них медовый, закатный, что ли. Ты на всё так смотрела тогда, удивлялась, а нас тянуло к тебе, обоих. Мне отчего-то защищать тебя хотелось, да и Герычу тоже. Только он объяснить тогда не мог, понять самого себя, вот и поддевал тебя почём зря.
— Ар, мне было шесть! — Наигранно закатываю глаза, чтобы Турчин перестал нести ерунду.
— И что? Это я сейчас падок на женские прелести! — веселится Турчин. — А в детстве любовь другая — чистая, что ли, беззаветная.
— Ну, допустим… — качаю головой.
— А тот случай с побегом помнишь? Савицкий тогда весь посёлок на уши поставил, а оказывается, ему накануне Лиза позвонила и случайно обмолвилась, что ты в Жемчужном.
— Ты-то откуда всё это знаешь? — Сглатываю комок предательских слёз.
— Всё просто, — ведёт бровью Турчин. — У меня новая девушка. Не говори, что не слышала.
— Откуда? — хихикаю в ответ. — Об этом в газетах писали?
— Ты совсем со своими не общаешься, да?
— Или они со мной… — неловко пожимаю плечами. Мама, по обыкновению, звонит мне раз в месяц, Ника и вовсе не вспоминает о моём существовании — ничего не изменилось. Я общаюсь только с отчимом, но откуда ему знать об увлечениях Турчина? — Так что там с девушкой?
— Ух! Не девушка — огонь! Длинноногая блондинка, а глаза… И это я молчу про двойное высшее! — с азартом чеканит Турчин. — Её, кстати, Агата зовут.
— И термин «врачебной тайны» твоей Агате незнаком? — хмыкаю, поджав губы.
— Ты меня плохо знаешь, детка! — С физиономией сытого котяры Турчин вальяжно вытягивает ноги и закидывает руки за голову. — В моих объятиях молчать невозможно! У тебя был шанс узнать, но ты…
— И что ещё Агата тебе рассказала? — Чувствую, как от стыда начинают гореть щёки, и даю своему любопытству зелёный свет.
— Адрес клиники сообщила, где Герыч валяется.
— Тоже мне, новость! — бурчу, нахмурив брови. — Вадим мне его скинул ещё в сентябре…
— И?..
— Что «и», Турчин?
— Почему ты всё ещё здесь сидишь?
— Наверно, потому, что озвученных тобой мотивов недостаточно, чтобы сломя голову нестись к парню, которому на меня наплевать.
— Ну правильно! — как-то неестественно бодро поддерживает меня Арик, а потом поднимает указательный палец, будто вспомнил о чём-то важном. — Погоди, а я говорил тебе, что тем утром… на пирсе… короче, что не я тебя спас?
— Как — не ты? — давлюсь словами, как недозрелой хурмой. — Я же видела тебя, да и не было там больше никого…
— Когда ты свалилась, — чешет белобрысый затылок Арик, — мы будто в прошлое вернулись, понимаешь? И снова одно только желание: спасти тебя! Плевать было на всё! Мне — на обиды, Гере — на то, что тело не слушалось. Мы за тобой тогда оба прыгнули в воду, не раздумывая особо. Вот только Герыч снова оказался быстрее…
Чувствую, как по щекам катятся горошины слёз.
— Да-да, девочка. — Выпучив свои изумруды, Арик лукаво смотрит на меня. — Искусственное дыхание делал тебе не я.
— Но… — Всё внутри обрывается, а места для манной каши в голове явно не хватает. То, о чём говорит Турчин, просто невозможно! — Савицкий видеть меня не может, какое уж там искусственное дыхание при свете дня?! Да и почему сбежал, если спас?
— Ему хреново было, очень. Я, честно говоря, вообще не знаю, как он топориком на дно не ушёл. Видимо, выложился тогда, чтоб тебя спасти, а у самого батарея села.
— Почему ты мне сразу не сказал? — всхлипываю от накатившего отчаяния. Осознание, что все эти месяцы я напрасно училась не думать о Гере, ложится на плечи неподъёмным грузом.
— Савицкий попросил. Сказал, мол, хватит с тебя этого безумия.
— Тогда почему… сейчас…? — задыхаюсь от недостатка слов и кислорода.
— А ты поживи с психотерапевтом под одной крышей! — хохочет Ар. — Ещё не так запоёшь! Держи!
Турчин протягивает мне вырванный из записной книжки листок.
— Как по мне, Герыч принял неверное решение, — подмигивает он, пока я дрожащей рукой тянусь за бумажкой. Сквозь пелену слёз пытаюсь разобрать написанное, но буквы и цифры танцуют самбу перед глазами.
— Это его новый номер! — Арик мгновенно срывается с места и спешит в прихожую. Натягивает ботинки, застёгивает пальто и даже успевает попрощаться с отцом, но прежде чем исчезнуть из моей жизни так же внезапно, как и появился до этого, добавляет:
— Мне Агата все уши прожужжала на тему этих ваших триггеров. Знаешь, что ей не давало покоя при работе с Герой?
Турчин игнорирует моё напоминание о врачебной тайне и делает вид, что не замечает, как я поднимаю глаза к потолку.
— Гера мог общаться с тобой. Касаться. Пусть даже в темноте. Но это означает только одно: ты не его триггер, Тася.
