сидится на больничном?
— Да?
— Это не простая авария, — вместо приветствий и прочих наставнических напутствий сразу выпаливает Блейк в трубку. Я так и застываю с этой ручкой в руке.
— Что?
Мне слышится посторонний шум и его быстрое дыхание, он куда-то двигается. Ещё я слышу в его голосе высоковольтное напряжение.
— Кейн, это была не просто авария. Моя дочь… — на мгновение у него перехватывает дыхание и вздрагивает голос, что вызывает у меня нешуточную тревогу, потому как ему это совсем не свойственно. — Послушай меня сюда, Кейн. Езжай к своим и немедленно вывози их из дома. Спрячь их где-нибудь. Быстрее. Пока они не добрались к ним. Черт… — тут он даёт нехилую такую слабину и я представляю, как в этот момент он болезненно прикрывает глаза. — Ты был прав, Кейн, последняя сделка была ошибкой. Жаль, что я тебя не послушал. Приятель, прости меня, это всё из-за меня.
В тоне его слышится глубокое сожаление и одного слова мне достаточно, чтобы понять: всё очень плохо и у меня мало времени. Если даже Блейк потерял контроль и показал свою слабость, то проблема слишком большая. Я нажимаю на отбой, хватаю со спинки пиджак и пулей вылетаю в коридор, не сразу попадая руками в отверстия рукавов. По пути набираю ее снова, идут гудки, но она не отвечает. Черт, Ким, не сейчас! Пожалуйста, продолжи на меня обижаться, но возьми трубку! Ответа по прежнему нет.
Я медленно начинаю сходить с ума. Мысль о том, что кто-нибудь может ей навредить… кто-нибудь, ей и Оливии, вгоняет меня в такую панику, какую я в жизни до этого не испытывал. Может поэтому я почти не отдаю себе отчета, когда вбиваю ногу в педаль и лечу на красный свет, наплевав на правила дорожного движения. Гаишники мне машут несколько раз и похоже, что потом у меня будут проблемы. Плевать. На всё плевать, лишь бы успеть. В прошлый раз я гонял так быстро, когда ошибочно полагал, что Ким собирается делать аборт. На этот раз… На этот раз, причина не в Ким. В два, а то и три раза быстрее обычной езды, я вылетаю на знакомую улицу. Я вижу знакомую аллею, знакомый дом и калитку, и с разгона впечатываюсь во двор. Кругом тихо, как-то слишком подозрительно тихо для обычного дня и не слышно ни одного лишнего звука. А у меня внутри всё стынет и жилы под кожей перетягиваются друг через друга. Потому что я так и не могу понять, успел я или нет.
— Ким! — я влетаю в дом, со всей дури грохнув дверью о стену, да так, что звук в этой почти что церковной тишине подобен оглушающему выстрелу из гранатомёта, несомненно, способным приковать в мою сторону даже внимание глухонемых, но Ким даже не шелохнулась.
Я нахожу ее на кухне, в абсолютном непоколебимом спокойствии поедающую ложечкой из глубокого содержимого банки мороженное, подогнув одну ногу и прижавшись коленом к груди на стуле, она сидит, даже не взглянув на меня.
— Кимберли!
Она и глазом не моргнула. На ней короткий домашний халат и тапочки, на голове небрежный пучок. Кимберли так и не подняла на меня лицо, неспешно выковыривая ложкой мороженое, она медленно выгибает изящную бровь и с убийственным спокойствием спрашивает:
— Тернер, у тебя кто-то умирает? Куда ты так несешься?
Я тут же сглатываю, чувствуя, как мой голос вздрагивает от натяжения:
— Ким, милая, прошу тебя, собирайся. Нам нужно уехать, немедленно.
Кимберли моргает и вдруг останавливается, на какое-то время замерев, она смотрит, словно только сейчас поняла, что у нее в руках, хотя я понимаю, что на самом деле думает она о другом. А затем она подводит на меня взгляд. Я вижу ее пустые неживые глаза, опухшие от многочисленных слёз, вижу покрасневший от рыданий нос, я вижу в ее взгляде всё: обиду, гнев, боль, опустошение, и я понимаю, что принял ее апатию за мнительное спокойствие.
— Просто уйди, Кейн, — неживым голосом произносит она. И это добивает меня в край.
Ее глаза, такие кристально чистые, такие грустные и пустые, они смотрят на меня в болезненном бессилии и я читаю в них: как ты мог? Я знаю, что доверие очень хрупкая вещь. Единожды вызвав у любимого человека недоверие, ты уже почти никак не сможешь вернуть его назад. И всё равно осадок останется, осадок, который покроет белым налётом вашу главную отметку — взаимопонимание. Но займёмся возвращением доверия ко мне чуть позже, а сейчас я должен обезопасить Ким и сестру от вмешательства моих врагов.
Я осторожно делаю шаг к ней, в призрачной попытке протягивая руку.
— Ким, я…
Позади меня раздается быстрый топот ног. Я одергиваю руку и оборачиваюсь, видя на пороге прибежавшую Оливию.
— Кейн? — глаза малышки расширяются, устремляясь на меня, она переводит взгляд между нами и не понимает, что происходит.
Я плавно выдыхаю и чувствую странное небольшое покалывание в мышцах, разворачиваясь всем корпусом к ней. Моих губ касается спокойная улыбка, насколько она вообще возможна в этой ситуации.
— Солнышко, беги в свою комнату, возьми свой ранец и твои любимые куклы и прыгай в машину, хорошо? Мы сейчас все вместе поедем в одно уютное место. Переодеваться не обязательно. Это сюрприз. Давай же, скорее.
Что мне нравится, так это то, что у нас с сестрой создался некий невербальный контакт, несмотря на частые ссоры и недопонимания, она всегда меня слушается и словно чувствует это, когда дело касается чего-то крайне серьезного. Оливия кивает мне и убегает, и я несколько секунд неотрывно смотрю на пустой дверной проем, на миг прикрываю глаза и оборачиваюсь к Ким, отчего-то затаив дыхание. Я смотрю на нее, но Кимберли так и не сдвинулась с места, она не изменила положение, не посмотрела на меня. Как будто ей все равно.
— Ким, — мой голос доносится до моих ушей глухим звоном. — Дело очень серьезное. Прошу тебя…
— Оставь меня в покое, Кейн, — перебивает Кимберли.
— Послушай, детка, сейчас не время…
— Просто уйди, Кейн. Я не хочу тебя больше видеть, ты это понимаешь?
Ким резко поднимает голову и теперь мы смотрим друг другу в глаза: в моих пылает решимость, в ее — слишком ярко — гнев. Я нетерпеливо поджимаю губы. Ну что же, ты не оставила мне выбора. Пара секунд — звук моих ботинок уже слышен слишком отчетливо, и я подрезаю ее, схватив в охапку и перекинув через свое плечо.
— Ты с ума сошел? Пусти
