разу не сомкнула глаз, хотя столкнулась с жутким джетлагом и усталостью. Утро началось с болезненно-холодного сообщения.
Я буквально чувствовала исходящие от него эмоции.
Мик
«Дома горничная, о твоем приезде её предупредил. Забери свои вещи. Меня не будет до семи, времени собраться хватит»
* * *
Чтобы не терять времени даром, я не стала разбирать чемоданы с ненужным хламом. Просто накидала шмоток сверху.
Вещи, которые мне не позволила забрать совесть и воспоминания, я подарила горничной. Может, хотя бы ей они принесут счастье.
Суббота. Сейчас.
Касаюсь холодной кочерги лбом и слабо улыбаюсь. В сердце всплывают болезненное воспоминание о Солсбери в полицейском участке: ещё месяц назад он так же касался моей коленки. Встряхиваю головой, желая избавиться от мыслей о нём.
«Сейчас не до страданий и нытья разбитого сердца. Надеюсь, что Ричард прав, и я совсем скоро отойду».
— Спасибо тебе, — вдруг вслух говорю кованому куску железа, позволяя себе пару робких слез на щеках, — если бы не твоё укрытие в старом чемодане и моё дальнейшее желание спрятать беспорядок под диваном, то меня бы, наверное, уже не было.
Я сижу с ней еще около получаса, тихо размышляя о своём. С легкостью дышу полной грудью, наслаждаясь моментом спокойствия и бесстрашия. Мне больше нечего бояться. Я не страдаю от старых флешбеков, не занимаюсь вечным самокопанием и выдумкой новых проблем. Пару недель было страшно засыпать, но психолог из участка вовремя порекомендовал одну приятную женщину-терапевта. С ней я встречалась определенное время, пока воспоминания о той ночи окончательно не ушли. Приговор Брайана стал последним закрытым страхом, что не зависел от меня.
Прошлая Пирс никогда бы не поверила, что завтрашний день настанет: найти в себе силы вытащить наружу то самое, что я всеми силами пыталась забыть. Снова привлечь к своему дому толпу журналистов, стать объектом сплетен, обсуждений и косых взглядов. Открыто заявить о своих грехах и преступлении по отношению ко мне. Знаю, общество попытается сожрать меня с потрохами, услышав предысторию про измену, но это ненадолго.
«Никто не идеален. Пообсуждают и прекратят. Главное, что моя история может кому-то помочь, и прекратить пустое упоминание наших погибших товарищей в чьих-то неугомонных фантазиях».
Медленно поднимаюсь с места. Держу кочергу в руке и бережно укладываю её в старый чемодан. Мысленно прощаюсь и ещё раз благодарю за всё. Закрываю дверь спальни с обратной стороны и спускаюсь вниз, как вдруг по всему дому раздается звонкая трель.
«Кого ветром принесло? Журналисты знают, что я не даю комментариев до завтрашнего дня».
Суббота. Утро.
За дверью стояла та, кого я меньше всего ожидала увидеть. Пшеничные волосы собраны в высокий хвост, на лице следы недосыпа. Губы красные, искусанные до небольших трещинок. Делаю глубокий вдох. Неторопливо отрываюсь от глазка и медленно, собираясь с силами, выдыхаю.
Проворачиваю ключ в замке. Прошлая я попробовала бы придумать какую-то речь, но здесь уже ничего не поможет. Открываю ей и чувствую, как в воздухе поднимается страх предвкушения. Что она мне скажет? Что ей нужно?
«Зачем ты здесь?»
Сияющая блондинка потухла. В голубых глазах не искрит счастье, исходящий от неё свет перегорел. Хрупкое, стройное тело превратилось в тощее, пугающее. Однако, это всё ещё была Клэр: гордая осанка и уверенный, но мягкий взгляд оставались её визитной карточкой.
— Я пройду? — без лишних прелюдий спрашивает почти подиумная модель: удивительно, её не портит даже такой внешний вид.
— Да, — задумчиво киваю и делаю шаг в сторону, чтобы случайно не соприкоснуться.
Она будто не идёт, а заплывает внутрь призраком. Беспристрастно оглядывает внутренности дома, словно выступает в качестве приглашенного интерьерного критика. Губы поджаты, но лицо ничего не выражает. Её эмоции скрыты, и я не могу их прочесть. Хотя точно знаю: она не испытывает ничего хорошего.
— Уютненько, — лжёт, демонстрирует привычные устои воспитания.
Клэр устало прикрывает глаза и без приглашения плюхается на кожаный диван песочного оттенка. Небрежно, почти случайно, сбрасывает чёрные мюли на ковер, после чего медленно поднимает колени к себе. Прижимает их к груди, нежно поглаживая себя по острым чашечкам сквозь бордовый ажурный капрон. На ней темное платье в виде удлиненной рубашки с ярко-белым воротником.
— Есть выпить? — не поднимая на меня глаз, спрашивает блондинка, играясь с кружевом колготок винного цвета.
Мне хочется возразить. Сказать, что на дворе утро, и начинать день с алкоголя паршивая идея, но кто я такая, чтобы её поучать? Коротко киваю, хотя она меня не видит. Пара шагов, и я у семейного мини-бара.
— Виски, — слышу шуршание волос от соприкосновения со спинкой дивана: она приняла расслабленное положение, разговор будет долгим, — если есть.
— Со льдом? — голос предательски хрипит, в горле неприятно першит.
— Здесь и так слишком холодно, — в голосе звучит усмешка, за которой следует тяжелый выдох.
Разливаю по две порции в граненые тюльпаны. Неторопливо, почти через силу, иду к ней. Теперь Клэр не отрывает от меня пустых глаз, полных отчаяния и боли. Я знаю этот взгляд: его нельзя спутать с чем-то другим, если хоть однажды сталкивался. Именно он сопровождал меня в отражении на протяжении нескольких лет.
Ставлю стаканы на стол, осторожно сажусь напротив. Только после этого Клэр берет выпивку. Делает медленный глоток и поджимает губы. Какое-то время мы сидим молча. Тишина давит. Поднимает тревогу в сердце, тошноту в горле, боль в груди. Мне везет, и Клэр прерывает это ровно тогда, когда становится совсем невмоготу.
— Почему ты ничего мне не сказала? — она смотрит на свои коленки, медленно ведет по узору ажурного лепестка указательным пальцем свободной руки.
— Для чего? — сжимаю правую ладонь в кулак и пытаюсь не поддаться панике.
— Чтобы забрать его, — она удивлённо вскидывает брови, — чтобы он засыпал с тобой, а меня в этой истории не было.
— Он бы никогда не ушел от тебя ко мне, — подавляю дрожь в голосе и тянусь к стакану.
— Я бы ушла, — Клэр поднимает глаза и смотрит на меня, словно пытается что-то понять.
В глубине души я это понимала. Всегда, когда мы где-то запирались, украдкой встречались или прятались после той встречи на дне рождения Аманды, я знала, что Клэр не стала бы терпеть предательства. Но ничего не делала.
— Он бы убил тебя, рассказав ты мне правду, — Клэр едва шевелит губами, бледнея на глазах. Ей не нужно ничего объяснять.
Из глаз текут слёзы. Я часто думала над тем, что Брайан сделает со мной, заикнись я о раскрытии нашей тайны кому-то из его окружения,
