— Х...хорошо... — рвано выдыхаю, прилипая взглядом к нашим сплетённым рукам. Это вообще так непривычно — смотреть на Воронцова сверху вниз. Видеть его в таком положении — сидящим на корточках возле моих ног и сжимающим мои похолодевшие ладони.
И, несмотря на всю дикость произошедшего, в отличие от паникующей меня от босса исходит аура тотального спокойствия. Ума не приложу, как у него это получается. Воронцов всегда, при любых обстоятельствах сохраняет хладнокровие.
Вздрагиваю, когда его большой палец оживает, медленно гладя тыльную сторону моей ладони. Словно этим движением он и меня пытается успокоить.
Только я вот, к сожалению, ощущаю обратную реакцию. От движения его пальца по моей коже, она словно наэлектризовывается. Я чувствую маленькие микроразряды тока, пробегающие вверх по кисти. Пытаюсь выдернуть ладонь, но босс её удерживает.
— Х...хорошо, — снова повторяю, возвращаясь к нашему разговору. — Я могу предположить, что о приезде вашей мамы и брата вы не знали. Но зачем было говорить ей, что я ваша любимая женщина?! Неужели нельзя было как-то... по-другому?!
— Что я ещё должен был сказать, Инна? Стас представил тебя, как мою женщину, мама увидела твою медицинскую карту. Мне пришлось действовать по обстоятельствам. Она и так от счастья чуть инфаркт не схлопотала. Представляешь, что бы было, если я ей сказал, что она всё не так поняла?
Поджав губы, отвожу взгляд. Конечно, я не настолько бессердечная. И, учитывая, что у матери Воронцова проблемы со здоровьем, стать причиной его ещё большего ухудшения я не хочу.
— В любом случае, ты можешь не переживать по этому поводу. Долго играть роль моей женщины тебе не придётся. Чуть позже я придумаю, как выйти из этой ситуации. Мне просто нужно время. И, Инна, во избежание новых эксцессов, сразу расскажи мне о своей семье? То, что у тебя есть сестра-двойняшка, я уже понял. Что на счёт матери и отца?
* * *
От неожиданного вопроса по коже проходит неприятный холодок, и я тут же выдёргиваю ладонь из рук Воронцова.
В груди появляется неприятное, гадливое чувство. Как будто босс спросил меня не о моих родных, а мокнул головой во что-то грязное, липкое. Во что-то от чего хочется как можно скорее отмыться.
Да, именно так я и ощущаю себя каждый раз, когда думаю о прошлом. Поэтому я и запретила себе о нём вспоминать.
— Я сирота, Глеб Викторович, — произношу резко. — Так что можете не переживать. С моей стороны на детей претендовать никто не будет. Кроме меня самой разумеется.
Встаю с дивана, подхожу к барной стойке, по-хозяйски беру графин, и, плеснув себе в стоящий рядом стакан воды, залпом его опустошаю.
При этом не перестаю ощущать на себе цепкий взгляд Воронцова. Зачем он смотрит? Сканирует меня? Пытается определить вру я или нет?
Флаг ему в руки. Потому что я сказала чистую правду. Ни матери, ни отца в живых уже нет. Кого-то к сожалению, а кого-то к счастью.
— А как же сестра?
— А что с моей сестрой? — бросаю раздражённо.
Снова тянусь к графину, но руки по необъяснимой причине начинают дрожать. Так сильно, что у меня не получается наклонить графин, который в моих ладонях ходит ходуном. Я банально даже не попаду водой в стакан.
Боковым зрением замечаю, как Воронцов встаёт с корточек и медленно приближается ко мне сзади, сжимает ладонь поверх моей трясущейся руки и уверенным движением наливает воду в стакан.
— Ну, ты сказала, что никто не будет претендовать на общение с детьми, — протягивает мне воду. — А что на счёт твоей сестры? Она что, не захочет общаться с племянниками?
— Понятия не имею, захочет или нет, — делаю несколько больших глотков. — Мы с сестрой не общаемся много лет. Я вам об этом уже говорила. Так что о том, что я стала мамой она даже не узнает.
Воронцов продолжает стоять вплотную ко мне. Я чувствую его пристальный взгляд на своём лице. Обдумывает полученную от меня информацию? Скорее всего. Глеб Викторович же у нас любит всё контролировать...
— Понятно... — задумчиво тянет.
— А вот мне непонятно, — не ожидая от самой себя, ставлю стакан обратно на барную стойку с таким грохотом, что часть воды выплёскивается на мраморную поверхность.
Ощущаю, как стресс и волнение, которые охватывали меня минутами ранее, после смена темы вдруг резко улетучились. Точнее, они трансформировались. Превратились в раздражение. Кажется, в психологии это называется замещением или как-то так. Я больше не переживаю о том, что там подумала о нас мама Воронцова. Меня это просто раздражает. Нет, не так. Меня это бесит. Просто невыносимо бесит.
Не знаю, возможно это скачущие из-за беременности гормоны так на меня влияют. Раньше я бы никогда не позволила себе разговаривать со своим боссом подобным тоном. Раньше я от одного только его взгляда начинала трястись и заикаться.
А сейчас... А сейчас я чувствую что-то странное. И не могу это объяснить. Я вроде бы понимаю, что Воронцов по-прежнему мой босс, а я его подчинённая. Понимаю, что также как и прежде от него зависит моё будущее и моя карьера. Захочет он, и это всё превратиться в пыль. И, тем не менее, эта невидимая грань между нами, как будто начинает стираться.
— Что именно тебе непонятно, Инна? — Воронцов всё также внимательно на меня смотрит.
— Мне непонятно, Глеб Викторович, по какой причине вы возомнили себя властителем моей судьбы, — проговариваю медленно, почти по слогам, чувствуя, как злость во мне бурлит всё сильнее с каждым словом. — Вы хотите всё решать за меня, я же не дура, прекрасно это понимаю. Только вот, так не будет. Вы бесцеремонно влезли в мою жизнь, указываете мне, что делать, как питаться и где лечиться. А теперь ещё требуете, чтобы я переехала в вашу квартиру! Так вот, говорю вам сразу, на берегу, так сказать. Переезжать сюда я не буду! Это... это уже за гранью!
— За гранью?! — неожиданно рявкает Воронцов, ударяя кулаком по столешнице. Как раз в том месте, где пролилась вода из моего стакана. И я подскакиваю на месте, шокировано смотря на то, как в разные стороны разлетаются брызги. — За гранью, Инна, это если ты шарахнешься в обморок вечером или ночью, а меня не будет рядом, чтобы тебе помочь! Вот что называется за гранью! Постоянно, каждую чёртову минуту каждого чёртова дня думать о том, где ты, как ты, что с тобой! Это, млять, мне психику разрывает! И я никак не могу от этих мыслей избавиться! Абстрагивроваться от тебя или задвинуть на задний план! Ты как чёртово наваждение!
— Это... это всё равно психологическое насилие, — проговариваю шёпотом, смотря в разъярённое лицо Воронцова.
Никогда... никогда прежде я не видела его в такой ярости... Даже в самые худшие рабочие дни. И сейчас, в эту самую минуту, мне действительно становится страшно. Так страшно, как не было уже долгих полгода. Но только в этот раз я не сдамся. Я не сломаюсь. Я обещала себе, что никогда не позволю прошлому вновь вернуться в мою жизнь.
— Глеб Викторович, я... — тяжело сглатываю, из последних сил заставляя себя смотреть боссу в глаза. — Это подавление чужой воли... Вы подавляете меня, понимаете? Я не стану это терпеть... Не буду терпеть вашу диктатуру...
Сама не замечаю в какой момент начинаю пятиться назад. Понимаю это, только когда упираюсь спиной в стену. Рвано выдохнув, смотрю на Воронцова. И, возможно, он что-то такое читает в моём взгляде, потому что неожиданно мужчина тяжело вздыхает, закрывает глаза, прижимает пальцы к переносице и замирает так на какое-то мгновение. А потом медленно приближается ко мне вплотную и упирается ладонями в стену по обе стороны от моей головы.
— В чём я диктатор, Инна? — впивается в меня тёмным взглядом и произносит тихим хриплым голосом. На этот раз уже абсолютно спокойно. Без агрессии. — В том, что пытаюсь защитить тебя и детей? В том, что мне не всё равно?
Он нависает надо мной. Так близко, что наши лбы практически соприкасаются. Я чувствую, как его горячее дыхание касается моего лица. Тяжёлое. Такое же тяжёлое, как у меня. Почему-то в этот момент взгляд стекает к его губам, и я чувствую, как мои собственные губы начинает покалывать.
