Говорить было не о чем, но молчать Мэдж, как многие молодые девушки, просто не умела. Поэтому я не очень удивилась, услышав:
— Кто такие куреты?
— По преданию, они охраняли колыбель младенца Зевса на Крите, заглушая его плач криками, плясками и громкими ударами мечей о щиты, чтобы его местонахождение не стало известно кровожадному Кроносу.
— Да, но кто они такие?
Две человеческие фигурки на каменистом склоне достигли ближайшей пещеры и скрылись внутри.
— В некоторых источниках так называют полумифическое первое население Акарнании и Этолии, а также тайный мужской союз, члены которого исполняли обязанности жрецов святилища Загрея и Зевса-Критагена на горе Ида. Во времена Гомера они уже обладали достаточным могуществом и известностью. У жрецов Морга, одного из идейских куретов, принял очищение камнем-громовиком Пифагор. Позже их стали отождествлять с корибантами, дактилями и тельхинами — демоническими существами, входившими в свиту Реи-Кибелы.
— Интересно... Где, ты говоришь, находилось это святилище? На горе Ида? Там же, где пещера Зевса?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Святилище находилось.
Находилось? Или... находится?
— Да, там. В пещере, где стояла колыбель. Известно, что ее регулярно посещал царь Минос, и там раз в девять лет ему являлся сам Зевс. Но то было раньше. Сейчас — не знаю.
Мэдж посмотрела на меня, как на тихую сумасшедшую.
— Что значит «сейчас — не знаю»? Хочешь сказать, это тайное общество, этот мужской союз, существует до сих пор?
— Если кто-то об этом и знает, то только местные жители. А я туристка.
Жрецы идейских куретов в XXI веке.
Пришлось потрудиться, чтобы найти такого человека, убедить его поделиться со мной своим знанием, а потом — потом найти в себе мужество принять этот дар, что само по себе непросто.
— Что же они там делают? — простонала измученная ожиданием Мэдж.
Действительно, что? Я вспомнила пещеры Маталы, закрыла глаза и бросила свое сознание через пропасть между склонами гор в надежде дотянуться до Нейла и Тома. Как я это сделала? В точности не знаю. Я даже не уверена в том, что мне это удалось.
Горячее, прерывистое дыхание. Пальцы, соскальзывающие с потной шеи. Белеющие в полумраке крепко сжатые зубы. Хочу кое-что сказать тебе, Нейл... Брось, Том, теперь это ни к чему... Пальцы, ласкающие до боли.
Ты чувствуешь, Нейл? Быстрые движения языка, слизывающего кровь с твоего разбитого лица. Вкус этой крови на губах молодого, полного сил врага. На губах, которые встречаются с твоими губами в тот самый миг, когда ты уже готов просить у него прощения вторично — за то, что еще только собираешься сделать с ним.
День получился кошмарный. Кошмарный день. Но и незабываемый по-своему. Именно в этот день я сделала еще один шаг к пониманию и окончательному пересмотру своего отношения к Нейлу. Я перестала считать его несчастным. Я перестала его жалеть. Вернее, перестала навязывать ему ту эгоистичную форму жалости, в которой он не нуждался. Он не рассматривал свое состояние как трагедию. Это я рассматривала его состояние как трагедию — ведь мне предстояло его потерять. Так не была ли моя жалость к нему всего лишь плохо замаскированной жалостью к себе? Если да, это следовало прекратить немедленно. Если нет, прекратить это следовало все равно.
Он заслуживает жалости в той же степени, что и я. Я заслуживаю жалости в той же степени, что и он. Смотря что считать потерей, а что — приобретением. Достаточно сменить угол зрения, и все покажется не таким, как полчаса назад. В то время как я, следуя племенной традиции, считаю своим долгом соболезновать ему, он стоит на пороге великой тайны, которая в древности была доступна только посвященным, а в настоящее время — никому. Он, а не я вскоре получит ответы на все свои вопросы. Ему, а не мне посмотрит в глаза Осирис-Дионис-Христос.
Различия пола, возраста и призвания отнюдь не сущностные характеристики человека, это всего лишь маски, которые мы временно носим на сцене мира. Образ человека, сокрытый в нем, не следует путать с его одеждами.
И когда это произойдет, он наконец узнает всю правду о себе. Ту правду, поискам которой посвящали свои жизни гностики и алхимики. Сожаления неуместны. Проигравших нет. Так же как и выигравших. Это не лотерея.
Мы считаем себя русскими или американцами, гражданами XXI века, жителями Запада, цивилизованными христианами. Мы или добродетельны, или грешны. Однако подобные определения не говорят нам, что значит быть человеком, они отмечают лишь случайные обстоятельства времени и места рождения или статьи дохода. Что же в нас главное? Каков фундаментальный характер нашего бытия?
Умный человек, пусть даже самый умный — человек, чьи слова так часто выражают мои смутные мысли, — все равно не способен дать ответ на этот вопрос. Умный человек — это просто человек, которому приходят в голову вопросы. Но не ответы.
Когда от Мэдж поступило предложение вызвать спасателей (спасатели на Крите — как вы себе это представляете?), мы наконец увидели обоих — и Тома, и Нейла, — на карачках выползающих из пещеры и тем же манером продвигающихся по склону в обратном направлении.
— Слава богу, живы, — вздохнула Мэдж, едва они заползли на мост.
Тут только я почувствовала, что рот у меня совершенно пересох, нога затекла, а ворот майки насквозь пропитался потом.
Первым зашевелился Том. Начал было отряхивать джинсы, но осмотрел себя со всех сторон, махнул рукой и направился к лестнице. Он выглядел страшно измученным: сухие корки на губах, потухшие глаза, в которых не осталось ничего, кроме боли, потное тело с прилипшими к коже песчинками, на боках — синяки и ссадины.
Я посмотрела на Нейла. Он тоже встал, но не торопился присоединиться к нам.
— Том, ты меня покидаешь? Так скоро?
Том уходил не оборачиваясь.
— Глазам своим не верю. Ты же так хотел побыть со мной наедине.
Том ускорил шаг.
— Вернись, Том! Ты разбиваешь мне сердце. Не дождавшись ответа, Нейл тяжело вздохнул.
Развел руками, признавая свое поражение. Одним прыжком вскочил на низкий каменный парапет моста и пошел по нему — пошел, словно по асфальту. Шаг за шагом, обычной своей ленивой походкой, как будто слева не зияла пропасть, готовая поглотить любого психованного ирландца, у которого хватит глупости оступиться на растрескавшихся от времени камнях.
— Ну, подойди же хотя бы на минутку, Том! Я шепну тебе кое-что на ушко.
Сидя на ступенях, Том наблюдал за ним с каким-то тоскливым вожделением, но не обнаруживал ни малейшего желания откликнуться на призыв.
