Лаура испугалась, что они сейчас разорвут ему горло, но те вместо этого стали лизать его в лицо длинными розовыми языками. Николас несколько мгновений ошеломленно лежал в траве, потом скорчил гримасу и отпихнул от себя их огромные головы.
— Господи Боже, да прекратите меня слюнявить с головы до ног! Я сегодня уже принимал ванну, так что благодарю покорно.
Держась за голову, он с трудом поднялся на ноги, но собаки продолжали прыгать и нарезать круги вокруг него, не позволяя сдвинуться с места.
Так продолжалось до тех пор, пока один из псов не наступил ему на ногу. Николас откинул голову и заорал:
— Калибан! Цербер! Сидеть!
Все, кто был во дворе церкви, включая Лауру, вздрогнули. Собаки сели, внезапно превратившись в создания не опасней, чем статуэтки из подставки для книг.
Николас встретился глазами с Лаурой, и в них было столько паники и смятения, что стало ясно: он потрясен собственной вспышкой так же сильно, как и она. Но у них не было времени сравнивать впечатления, потому что из экипажа выбралась женщина и тоже помчалась к ним.
Разрыдавшись, она обняла Николаса за шею и стала покрывать его лицо поцелуями.
— Ах ты, милый негодник, ты все-таки жив! Ты действительно жив! А я уже почти потеряла надежду!
В первый момент Николас застыл в ее объятиях. Потом медленно поднял руки.
— Диана? — Его рука задрожала, когда он убирал с ее лица темные волосы. — Это ты? Это действительно ты?
Лаура отвернулась, больше не в силах смотреть на нежность их встречи. Начиная с атласных полусапожек и заканчивая страусиными перьями на шляпе, эта женщина была такой, какой Лаура никогда не была и не будет — красивой, изящной, искушенной. И мужчина, державший ее в объятиях, совершенно очевидно обожал ее.
Николас обещал ей краешек рая и, кажется, это все, что у нее останется.
Когда мимо них прошествовал джентльмен с тростью подмышкой, Лотти взяла Лауру за руку, хотя он не удостоил их даже взглядом,
Николас несколько секунд безучастно смотрел на него, но потом в его глазах вспыхнуло узнавание.
— Тейн? Тейн? Какого черта ты здесь делаешь?
Мужчина хлопнул его по плечу и осклабился.
— Я пришел тебе на помощь, как ты много раз приходил на помощь мне на поле битвы. Ты же не думаешь, что я мог остаться безразличным к тому, что ты собираешься приковать себя за ногу к какой-то глупой деревенской девчонке.
Николас моргнул и покачал головой, словно просыпаясь от длинного и фантастического сна.
— Я уже вообще ничего не понимаю, в этом нет никакого смысла. — Он прижал ладонь ко лбу. — Если бы у меня только перестала так сильно болеть голова…
Женщина собственническим жестом взяла его за руку.
— Не волнуйся, Стерлинг. Все обретет смысл, когда ты вернешься в Девонбрук Холл, где ты и должен находиться.
Лаура могла бы поклясться, что уже пережила худший момент в своей жизни. Но она была неправа.
Худший момент наступил, когда мужчина, за которого она только что вышла замуж, сузив глаза, медленно перевел на нее взгляд. Она почти видела, как тепло уходит из их золотых глубин, оставляя вместо себя холодность и расчетливость и делая их похожими на осколки замерзшего янтаря. Осознав, что только что продала душу и тело Стерлингу Харлоу, Девонбрукскому Дьяволу, Лаура сделала единственное, что ей оставалось.
Она упала в обморок.
Князь тьмы недаром князь.
Уильям Шекспир[2]
… по совершенно правильным причинам.
Лаура сидела на краю кровати, по-прежнему в разодранном свадебном платье и скособоченном венке из роз. Она так сосредоточенно смотрела в никуда, что даже не мигнула, когда мимо ее носа пролетел розовый носок, а за ним пара детских туфелек.
От Лотти виднелась только ее кругленькая задняя часть. Она стояла на коленках и шарила на нижней полке платяного шкафа Лауры. Каждые несколько секунд она выбрасывала оттуда различные предметы одежды, которые хаотично приземлялись на плечо Джорджу, который ловил их и складывал в обитый парчой саквояж, стоящий с другой стороны кровати.
— Я не знаю, зачем вы тратите на это время, — сказала Лаура голосом, вполне соответствующим безжизненному выражению ее лица. — Мне все равно не позволят взять эти вещи в тюрьму.
— Ты не попадешь в тюрьму, — отчаянно заявила Лотти, кидая Джорджу скомканную ночную рубашку. — Ты сбежишь.
Лаура вздохнула.
— Не знаю, заметила ли ты, но у двери стоит внушительного вида лакей. Если бы мне и удалось проскользнуть мимо него, в чем я сильно сомневаюсь, его светлость, я уверена, был бы только рад спустить на меня своих слюнявых дьяволов.
Джордж распахнул окно и высунулся наружу, осматривая крутой уклон черепичной крыши.
— Мы могли бы сделать из простынь веревку и спустить тебя вниз на ней.
— Блестящий план, — сухо сказала Лаура. — Если я сломаю себе шею, это избавит его светлость от неприятной необходимости делать это самому.
Лотти села на пятки, вымотано глянув на брата.
— Он не сможет вечно держать тебя взаперти, — настойчиво сказал Джордж.
— А почему бы и нет? Он очень богат и могуществен. Он может делать со мной все, что ему будет угодно. — Лаура невольно содрогнулась. — И даже если бы мне удалось сбежать от него, куда мне идти? Нет места, где он не смог бы найти меня.
Лотти опустилась на кровать рядом с Лаурой и погладила ее ледяную руку.
— Может быть, еще не поздно просить его о милости. Если ты жалостливо поплачешь, возможно, он сможет найти в своем сердце прощение для тебя.
Лаура медленно повернулась лицом к сестре.
— Леди Элеонора просила его о прощении целых шесть лет. Я даже сосчитать не могу, сколько раз я заставала ее плачущей по нему. И все равно он не нашел в себе достаточно жалости, чтобы передумать. — Она снова перевела взгляд на поблекшие фиалки на обоях. — Я не буду просить о милости человека, у которого в душе ничего нет.
— Посмотри на положительную сторону дела, — сказала Лотти, кладя голову Лауре на плечо. — Возможно, он забыл обо всем, что с ним случилось после потери памяти.
Лаура посмотрела на изящное кольцо с гранатом, которое он надел ей на палец всего час назад.
— Этого я больше всего и боюсь, — прошептала она, прислоняясь своей темноволосой головой к золотистой головке Лотти.
Стерлинг Харлоу, седьмой герцог Девонбрук, в первый раз за более чем двадцатилетний срок стоял в гостиной Арден Менор. Он больше не был уверен, подводит ли его время или собственная память. Он просто помнил, что эта комната была больше и солнечней, розы, вышитые на диванных подушках, были красными, а не розовыми, а у фортепиано его матери все ножки были целыми. Николас Редклиф никогда бы не обратил внимания на такие пустяки, но Стерлингу они бросались в глаза так же ярко, что и уродливые водяные разводы на оштукатуренном бордюре потолка.
