Прости, Марина. Столбов сложил вчетверо оторванную обложку и сунул ее в карман. Достал спички и поджег тетрадь — она горела долго, обугливаясь с одного края, и в этом синеватом пламени исчезали, корчась, неровные строчки его признаний.
Тетрадь догорела, посыпались в траву хрупкие серые хлопья. Иван встал и растер их подошвой сапога в прах.
Мария Васильевна Борзова налила в чашку заварки, добавила кипятку и, открыв сахарницу, насыпала две ложечки.
— Третью клади, — сказал Степан Ильич. Он сидел за столом в пижаме и просматривал «Правду», развернув газету на всю ширину.
— Я три и положила.
— Две, — невозмутимо возразил полковник. — Ложка только два раза звякнула.
Мария Васильевна шумно вздохнула и звякнула ложкой о сахарницу.
Степан Ильич сложил газету, снял очки и потер переносицу. Подвинул к себе чашку, подул, сделал глоток.
— Маша! — строго сказал он. — Не хитри!
— Варенья вон лучше возьми, — не смутившись, предложила Мария Васильевна. — Там все-таки витамины.
— Витамины… — проворчал полковник. — Ну ладно, давай варенье. Клубничное осталось?
— Осталось, по-моему. — Мария Васильевна открыла дверцу буфета, но тут раздался звонок в дверь.
— Кого это еще черти принесли в такое время? — сердито произнес Борзов, привстал и сразу подобрался, распрямил плечи.
Поздние звонки обычно не сулили ничего хорошего. А сегодня могло быть что угодно — народ разгулялся, и кое-кто не в силах был остановиться. И вроде водка присутствовала на вечере чисто символически — по наперстку на брата, а пьяных все равно оказалось довольно много. Сухим вином так не упьешься, ну, конечно, если не литрами его употреблять.
Мария Васильевна вышла в коридор и открыла дверь. Степан Ильич услышал ее испуганный возглас и тоже вышел, мучаясь самыми нехорошими предчувствиями.
На пороге истуканом застыл Иван.
— Да зайди же, — уговаривала его Мария Васильевна. — Мы не ложились еще.
Столбов несмело вошел и опять застыл. Мария Васильевна решительно оттеснила его в сторону, закрыла дверь и включила в коридоре свет. Полковник крякнул. Вид у племянника был еще тот: глаз подбит, на лбу и скуле ссадины, на распухшей губе запеклась кровь.
— Ну и с кем ты так хорошо на посошок посидел? — нахмурившись, спросил Степан Ильич.
— Ни с кем не сидел. Упал.
— И аккурат на чей-то кулак напоролся, — ядовито уточнил полковник.
— Дядя Степа… — Иван посмотрел на Борзова, и полковник понял, что тот не пьян.
— «Дядя Степа», — передразнил его Борзов. — Кто не знает дядю Степу? Дядю Степу знают все! Ну проходи, чего встал? Чайку попьем.
Мария Васильевна легонько подтолкнула Ивана в спину. Он прошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, сел, положив на стол руки и сцепив пальцы. Правый кулак его был ободран. Мария Васильевна принесла еще одну чашку, поставила на стол банку клубничного варенья и ушла на кухню подогреть чайник.
Степан Ильич молча ждал.
— Дядя Степа, — сказал Иван, — я завтра уеду…
— Да ну? — деланно удивился Борзов. — Далеко?
Иван криво улыбнулся:
— Я, наверное, как набитый дурак выгляжу?
— Как побитый дурак, — поправил его полковник.
— Я уеду. А когда вернусь, можно мне отсюда в другую часть перевестись?
— Вещи собрал? — не ответив, спросил Степан Ильич.
— Ну собрал.
— Молодец. Голову не забудь взять. Значит, так, лейтенант Столбов. Завтра, согласно моему приказу, отправишься на заставу Береговая, в штрафную командировку, на срок девяносто два календарных дня. Вернешься — поговорим.
Мария Васильевна принесла чайник, поставила на стол. Полковник хмуро покосился на нее, и она опять вышла, но на пороге обернулась, показала глазами на Ивана и погладила себя по голове.
— Ничего, Ваня, все нормально, — сказал Степан Ильич. — Думаешь, я из-за женщин не психовал? Психовал. И Машу ревновал, хотя она мне и повода-то никогда не давала. И если б она несвободна была, но рвалась ко мне всей душой, я бы ее отбил не задумываясь. И совесть бы меня не мучила… Ты вот вернешься и совсем по-другому на все посмотришь. Поверь мне, старику. Ну а уж будет совсем невмоготу — найдем выход. Ты только сейчас себя не накручивай, подожди малость, остынь… А то устроил в клубе показательное выступление, Марину свою подвел… кулаками размахивал… — Степан Ильич усмехнулся. — С кем подрался-то?
— С подлецами.
— Ну понятно, что не с хорошими людьми. Давай, Иван, не раскисай, все образуется. Договорились?
Столбов уныло кивнул.
— Ну и ладно. Ты чайку-то попей, остынет. И варенье бери. Любишь варенье? Степан Ильич пододвинул к нему банку. — Мамка твоя, когда маленькая была, варенье мела литрами. А ей много не разрешали, потому что она сразу чесаться начинала. Так она что делала: слопает втихаря полбанки, а потом — хрясь об пол! И бежит со слезами к матери, к бабушке твоей то есть: «Мамочка, прости меня! Я случайно банку с вареньем уронила!»
Иван улыбнулся.
— Дядя Степа, вы маме не говорите про командировку. Она нервничать будет.
— Не скажу. — Степан Ильич побарабанил пальцами по столу, раздумывая, потом откашлялся. — Ты вот что, Иван… Ты на меня не серчай за Береговую. Приказ я отменить не могу, но на душе у меня кошки скребут. Не знаю почему. Какое-то такое ощущение, будто я тебя сдал.
— Спасибо, дядя Степа. Спасибо, что сказали. Не переживайте, я справлюсь. — Он достал из кармана сложенную вчетверо тетрадную обложку. — У меня к вам просьба, к вам и к тете Маше: передайте это, пожалуйста, Марине.
Борзов поскреб затылок: просьба племянника ему не очень нравилась, но отказать сейчас парню он не мог, не имел права. Тот пришел к ним с Машей как к близким людям, в их дом, где, несмотря на все табели о рангах, его всегда ждало участие.
— Маша! — крикнул Степан Ильич. — Есть у нас конверт? Можно без марки.
Мария Васильевна принесла конверт, на котором был нарисован голубь, державший в клюве прутик с листочками. Борзов взял у Ивана письмо, сунул его в конверт и, лизнув края, заклеил.
— На всякий пожарный, — пояснил полковник. — На! — Он вручил конверт жене. — Хватит дома сидеть, почтальоном поработаешь.
Мария Васильевна кивнула и потрепала Ивана по волосам.
Столбов поднялся. Степан Ильич проводил его до двери, протянул руку, крепко пожал.
— Держись, сынок! — сказал он. — Я в тебя очень верю.
Когда говорят, что военная форма украшает мужчину и делает его значительным, речь идет, конечно, об офицерской форме. Поскольку простая солдатская форма ничего значительного мужскому облику не прибавляет, несмотря на титанические усилия, затрачиваемые бойцами всех родов войск для ее улучшения.
