Не такой уж он внимательный. Спорю, тот же Эперхарт точно бы заметил все несоответствия.
— Клинт, я хочу кое-что у тебя спросить. Очень важное для меня.
А теперь он решит, что мое состояние связано с неприятным разговором, хотя это не так. Но не могу я промолчать. Мне необходимо разобраться хоть в чем-то!
— Конечно, — серьезно отвечает он.
Я невольно любуюсь знакомым смешным жестким ежиком его волос и дневной щетиной на подбородке. Все такое родное, успокаивающее. И рука эта на плече так знакома. От ее прикосновения нет ни намека на сладкую внутреннюю дрожь. Было ли так же месяц назад? Валери, ты официально в полной заднице. Допустим, можно заставить себя хранить верность, но как захотеть человека вновь? Возможно ли это?
— Почему ты предложил переехать сюда? Я знаю твои аргументы, но я хочу узнать, как пришел к этой мысли.
— В смысле, Вэл? Мы с тобой сели, обсудили…
— Ты предложил мне сменить обстановку, чтобы мне не было так тяжело, чтобы я перестала плакать. Но ты же знал, что я все равно буду плакать. Ведь умерла моя мама.
— Конечно, я не спорю. И знаю, как вы были близки. Но здесь ты действительно отвлекаешься и не плачешь.
— А должна бы. Я плакала по ней сегодня на работе.
И по нам тоже плакала.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Ты можешь плакать здесь, дома.
— Но тебе это неприятно.
— Конечно мне неприятно, когда ты страдаешь. Я все переживаю вместе с тобой. — Ощущение, что еще Клинт начинает злиться из-за этого разговора.
— Отсутствие слез не всегда хороший знак.
Переспав с Эперхартом в первый раз, я не заплакала. Я напилась и пошла на улицу в надежде найти там неприятности, вместо того чтобы все выплакать и покаяться.
— Вэл, я запутался.
Я правда не знаю, как объяснить. Я не умею так красиво и удобно выворачивать слова, как некоторые. Придется спросить в лоб.
— Ты знал, что мама была против нашей свадьбы?
На долю секунды на лице Клинта проступает раздражение, но сразу же исчезает. Вот как.
— Я догадывался. Как-то раз она прямо сказала, что я ей нравлюсь, но не сумею сделать тебя счастливой. — И уже защищаясь: — Но это не значит, что я желал ей смерти или считаю, что она недостойна твоей печали. Я же не ребенок, чтобы судить о том, кто и чего достоин, по их отношению ко мне.
Да? А звучит так, будто как раз наоборот. Или я опять чего-то не улавливаю.
— Как думаешь, почему она считала, что мы не можем быть счастливы? — спрашиваю я грустно, не развивая прежнюю тему.
Пусть отношение Клинта к моей маме останется на его совести. Но, бинго, чертов Эперхарт был прав. Клинт о смерти моей мамы не жалел. Скорее всего, ему не понравилось и то, что я настояла на переносе свадьбы. Он не возражал, повторял, что понимает, но был заметно раздосадован. И едва ли готов терпеливо утешать меня день за днем из-за смерти человека, которого считал своим идейным недоброжелателем. Ее уход, скорее всего, воспринимался им как гарантированный зеленый свет на дороге к алтарю, вот и все. Но обсуждать это я не собираюсь. Его право, он не виноват, таких пар миллионы. Тех, кто изменял, думаю, все же меньше. А вот за это уже стану расплачиваться я. Мое решение, мой поступок, моя ответственность. Теперь мне легче понять, из-за чего так случилось, но это ни в коем разе меня не извиняет.
— Может быть, лучше присядем, а потом поговорим?
Я молчаливо следую за ним и усаживаюсь почему-то на кровать. Уже не боюсь, что мы слишком близко, от меня может пахнуть Эперхартом, а лямка бюстгальтера — перекрутиться и с намеком топорщиться под платьем. Наверное, любым другим отношениям такое доверие сделало бы честь, а мне остается только стыдиться.
— Я думал об этом, Вэл, — продолжает Клинт. — Возможно, она считала, что мы слишком одинаковые по темпераменту. Уступчивые, неспособные идти по головам ради цели…
Я пожимаю плечами. Когда мама впервые сказала о том, что Клинт мне не пара, я подумала совсем о другом. Подумала, будто она намекает на нашу не слишком бурную интимную жизнь. Теперь я на собственном опыте убедилась, что так и было… в смысле, с этой самой жизнью, но все еще не понимаю, как она могла узнать о настолько личной вещи. Так что, наверное, нет.
— Возможно. Но ты со мной счастлив?
На самом деле это важный вопрос, потому что если он не счастлив или хотя бы не был счастлив до смерти мамы, то куда мы движемся? Клинт улыбается, заправляет мне за ухо прядь волос. На моем лице дергается мускул. Ему не стоит меня сейчас трогать. Сначала я должна принять душ.
— Я счастлив, насколько это возможно на острове, где время застыло.
В этом месте я чуть не фыркаю. Для Клинта время застыло, но «Айслекс» даже не заподозрит, как такое возможно в принципе. Там все носятся, орут и даже дерутся. Ох, Клинту явно не хватает Сибил-стимула. Вот уж с кем точно не заскучаешь. Каждый раз, проходя мимо стула этой мегеры, я инстинктивно поджимаю в туфлях пальцы ног в ожидании очередной гадости.
И все же мне не нравится ответ Клинта. Я не спрашивала, счастлив ли он на острове. Я спросила, счастлив ли он со мной.
— А был счастлив?
— Когда мы, наконец, поженимся, я стану самым счастливым.
Он тянется поцеловать меня, и я это позволяю, но не разжимаю зубов, не даю углубить поцелуй.
— Мне нужно принять душ, — говорю и поднимаюсь.
Я встаю под струи воды, запрокидываю голову и жду, когда с меня смоет этот день и удивительное сочетание гадливости от самой себя вкупе с использованностью. Кажется, я начинаю адаптироваться к роли эгоистичной изменщицы. Сегодня мне уже легче и совсем не хочется пойти пьяной на улицу, нарываясь на насильников.
Не поверите, что сейчас скажу, но появление в кабинете Эперхарта в шесть пятнадцать к концу третьей недели становится моей любимой частью трудового дня. Я знаю, что он со мной играет, как кошка с мышью. Но еще теперь я знаю, что у этой игры могут быть последствия только для одного участника — для меня. Это очень неплохо отрезвляет!
В какой-то момент ко мне приходит понимание, что достаточно твердого и однозначного «нет», чтобы Эперхарт от меня отстал. Не «у меня жених», «не могу», «аморально» и так далее, а просто «нет». Оно даже в объяснениях не нуждается. И жизнь начинает потихоньку если не налаживаться, то выравниваться. Или, говоря в терминах доктора Челси, выходить на асимптоту.
С памятного понедельника с Эперхартом я не спала. А Клинт решил, что я напряжена из-за разговора о маме, но не пытался ни обвинять меня, ни оправдываться сам. Меня это устроило. Обеспечило комфортную отстраненность, которую я мало-помалу преодолевала, как будто пересекала пропасть по натянутой над ней леске. Не спеша, не теряя равновесия, а если вдруг начинала чувствовать неуверенность — то и вовсе останавливаясь и дожидаясь сил для новой попытки.
Один раз в голове возникла малодушная картинка о том, как спустя год или чуть больше, на свадьбе, я стою рядом с Клинтом в белом платье. Он уже знает о Райане как о стыдной ошибке прошлого, о попытке прикрыть этой глупостью дыры, оставленные смертью мамы. В этом нарисованном эфемерном будущем Клинт уже простил меня, потому что я переступила, потому что эта трудность сделала нас сильнее как пару, потому что теперь все хорошо. Плохо уже — не будет. Мы выдержали свое испытание на прочность.
А потом я фыркнула и опомнилась. Ага, удобно бы получилось. И ничего общего с реальной жизнью.
Но кое-что у меня с этим будущим все-таки срасталось. Например, мне успешно удавалось оставить в прошлом секс с Эперхартом.
Когда я пришла во вторник-сразу-после-второй-ошибки в приемную, с облегчением обнаружила на месте закопанного по уши в бумаги Боуи. Он пробурчал что-то отдаленно напоминающее «привет, Валери», и я обрадовалась. Сразу стало ясно, что личный помощник еще часа три с места не сдвинется, потому что мы в тот день уже виделись за ланчем, а он об этом даже не вспомнил. Немного приободрившись этой мыслью, я двинулась в кабинет Эперхарта, постучала в дверь, не услышала ответа…
