— Да я-то чего? — сопит мне в плечо Ванька, — я же тут, с Серым… А ты… Какого ты?.. И Ара потом привезли, всего побитого…
— И ничего не побитого, — зубоскалит у дверей Ар, и я удивленно моргаю на его расписанное во все цвета радуги лицо. Одна рука на перевязи, да и стоит он как-то неловко, похоже, перепало ему неплохо сегодня ночью. Но живой. И это уже хорошо…
— Только сейчас встал, — бубнит Ванька, — Лялька вокруг него все прыгала…
— Лялька? — вычленяю я новую информацию.
— Ага… Девчонка его…
Вот как… То есть, у нас тут новые люди…
Глава 53
— Ты теперь с ним будешь спать?
Вот что всегда обезоруживает в детях, так это их прямота. Такая… Прямее некуда. И привычка крайне не вовремя задавать вопросы.
Я, например, сейчас вообще не готова отвечать. Да, черт! Я даже для себя не готова отвечать! А тут надо срочно что-то придумывать, потому что Ванька смотрит в упор, и соврать не получится.
Да и не умею я.
Осторожно ставлю стакан на стол, поворачиваюсь к нему, вздыхаю.
— Вань… С чего такой вопрос? С чего ты вообще решил, что твой отец и я…
— Уехала в платье и туфлях, вернулась в футболке и штанах, не бабских, — спокойно начинает перечислять Ванька, пристально отслеживая мою реакцию, и невероятно, до дрожи, в этот момент напоминает Хазарова. Вот уж точно, кровь не вода… — Смотрит он на тебя постоянно, и не так, как раньше, — я хочу в этот момент возразить, что это субьективно, и даже открываю для этой цели рот, но Ванька сурово хмурится и повышает голос, не давая мне вступить в диалог, — не надо мне рассказывать, что это не так! Я же не дурак. Хотя все почему-то думают иначе.
— Вань…
— Трогал тебя, когда от машины в дом пошли, — продолжает Ванька, а я краснею. Потому что ребенок прав. Хазаров реально трогал. Чуть-чуть, практически незаметно, уже у входа в дом. По талии рукой провел, вроде как направляя и поддерживая, но меня словно током шибануло в этот момент. Дернулась, все силы собирая, чтоб не отшатнуться. И мне казалось, что никто этого не заметил. Ну, кроме Хазарова, которому явно не понравилась моя реакция… А, оказывается, Ванька у нас очень приметливый… — И еще у тебя засос на шее, — торжественно завершает Ванька свою обвинительную речь. — Вон там! И еще один. С другой стороны.
Я торопливо прикрываю ладонью указанное место, понимая, что полностью палюсь. Накатывают злость одновременно с диким смущением. Злюсь я, естественно, на Хазарова, совершенно потерявшего этой ночью контроль, как оказалось. Иначе с чего бы ему меня метить? И вот как теперь перед ребенком объясняться?
— Вань… — выдыхаю, собираясь с силами, — это… Это сложно объяснить…
— Ничего не сложно, — Ванька встает с кровати, на которой до этого валялся с ногами и хмуро изучал меня, в волнении бегающую по периметру комнаты. А как тут не бегать, если ничего толком опять не сказали, посадили здесь, позволив только Ваньке зайти и остаться, а сами куда-то ушли в глубь дома?
Нет, я пыталась сопротивляться и говорить что-то, но ни одного моего слова никто не услышал.
Хазаров просто окинул, как обычно, черным, нечитаемым совершенно взглядом, и спокойно пошел дальше по коридору. За ним умелся скалящийся безумно Каз, которого, похоже, вся эта ситуация с погоней и стрельбой забавляла и заводила, прохромал Ар, подмигнувший мне утешительно, и замыкал это шествие, а вернее, закупоривал, как пробка бутылочное горлышко, тот огромный мужик, что сидел в машине Хазарова на переднем пассажирском.
Я открыла рот, поизучала бессильно мощную, совершенно бесчувственную к моим словам и эмоциям спину неизвестного мне мужчины, поняла, что сопротивление бессмысленно и глупо в такой ситуации, закрыла рот и злобно хлопнула дверью.
Ванька, уже успевший к тому времени развалиться на моей кровати, меланхолично жрал печенье и на мои истерические вопросы, что тут было и как он вообще, отвечал с удивленно вздернутыми бровями: ничего не было, он поиграл с Серым в шахматы, сделал его три раза, потом лег спать… Проснулся, а меня нет… И Серый ничего не говорит. А в доме сидит полно незнакомых дядек с оружием. Они не особо разговаривали, но и не гоняли. А один даже дал посмотреть пистолет. А потом оказалось, что ночью привезли Ара, всего избитого. И девчонка Лялька вокруг него все прыгала, ее тоже привезли с ним вместе. Лялька прикольная, только боится всего. Ванька ей рассказал про меня и про Хазарова, и про маму. А про то, из-за чего мы сюда попали, не рассказывал, что ж он, дурак, что ли, совсем?
Короче говоря, основное я из его потока слов вычленяю, понимаю, что ребенок все это время не был напуган, переживал, конечно, но больше потому, что меня рядом нет. Серый ему сказал, что у Хазарова и меня дела в городе, заночевали там, утром вернемся. И Ванька терпеливо ждал…
И вот теперь, едва я выдохнуть успеваю, спрашивает про Хазарова. Находит момент для удара, засранец. Далеко пойдет, хотя в этом, как раз, никаких сомнений нет, зная его наследственность…
И вот как ему объяснить сейчас то, чего я сама не понимаю?
Ванька ощущает мое вранье, мою попытку удержать информацию, и бесится.
Вскакивает с кровати, встает передо мной, заставляя вспомнить те моменты, когда он выходил из себя при любом разговоре о детдоме или пьющей маме.
— Все вы говорите, что сложно, — продолжает он жестко, — когда хотите соврать и не знаете, что!
— Кто все, Вань? Ты чего? — жалко лепечу я, слыша себя со стороны и понимая, как сильно все не то. Если бы со мной таким тоном говорили, то первая бы в рожу дала за вранье.
— Все! Взрослые! Мамка тоже каждый раз: “Это сложно, сыночек, это непросто объяснить”, — передразнивает он Тамару, — а там нихера сложного: просто вам, бабам, нужен мужик! Вот и все! И вы ради этого готовы что угодно делать! И на все наплевать!
— Ваня!
— Она меня дома одного оставляла, а сама с мужиком уходила, — продолжает он, не слыша моего жалкого негодующего возгласа, — на ночь, на две! На двое суток! А я дома был! Один! И жрать нечего было! И дверь закрыта на замок! Снаружи! Она думает, что я не помню, мелкий был… А я помню! И помню, как домой приводила, а мне говорила тихо сидеть! Я думал, хоть ты не такая…
Он неожиданно отворачивается и дергается к двери, но я успеваю.
Хватаю его за руку, дергаю к себе, обнимаю.
Ванька сопротивляется, сопит злобно, выворачивается из моих рук, он сильный и сейчас вообще не играет, но я, все же, сильнее, терплю его тычки локтями, держу, прижимая к себе за затылок и смаргивая злые слезы.
Никакой жалости! Никакой! Не нужна она ему!
Просто поддержка, просто участие, просто дать понять, что он не один больше, что он никогда не останется больше один во всем мире…
Наконец, Ванька утихает и только всхлипывает мне в плечо.
А я говорю, вообще не подбирая слов, потому что нельзя сейчас подбирать, нельзя врать.
— Я никогда так не сделаю, Вань. Никогда. Ни один… мужчина не стоит твоих слез. Я тебя не оставлю. А ты тогда меня не оставляй, договорились? Я очень переживала за тебя сегодня…
— А… он? — помедлив, спрашивает Ванька, и я отвечаю так же честно:
— Он прислал сюда всех своих людей. Всех. Как ты сам думаешь, переживал или нет?
Ванька сопит, ничего не отвечает, только обнимает меня все крепче. И я не могу сдержать слез, торопливо моргаю, понимая, что нельзя сейчас, не нужно ему видеть, и продолжаю говорить:
— Ваня, ты прости ее… Она… Так бывает, что человек не может собой управлять…
— Я на нее не обижаюсь, — шепчет он, — она просто болеет… Но я так испугался, что ты сейчас… с ним… а я…
— Не было ничего, — отвечаю я так же тихо, — ничего, о чем стоит говорить и думать. Тебе. Я тебя никогда не брошу.
— Да? — выдыхает Ванька, и столько надежды в его голосе, что сердце сжимается от боли.
— Да, — твердо говорю я. — Да.
Ванька обнимает крепче, веря мне безоговорочно.
И я сделаю все, чтоб не обмануть его веру…
