47
Я смотрела на нее, ощущая, как среди пустоты, казавшейся незыблемой и безжизненной, начинают закипать обида и злость.
По какому праву она так со мной говорила? С какой стати прямо с порога выливала на меня свои странные, мягко говоря, претензии?
– Проходите, – проговорила я ледяным тоном, который не допускал никаких возражений.
Она растерянно похлопала глазами, явно не ожидая такого приема, но все же, гордо задрав нос, прошествовала внутрь квартиры.
Ее взгляд пробежался по обстановке, придирчиво останавливаясь на каждой детали…
– Посмотри, какая чистота! – заявила она, жестом обводя прихожую. – А это все потому, что это Лешенька тут прибирается! У тебя так чисто никогда не было!
Она, кажется, переходила все границы. Но и я сдерживаться отнюдь не собиралась.
– Не несите чушь, – отрезала решительным, но ровным тоном. – Вы у нас практически и не бывали, чтобы такое говорить.
Она приоткрыла рот, возмущенная и оскорбленная моим ответом. Но, на удивление, спорить дальше не стала. А может, ей попросту нечего было возразить.
Провозгласила лишь:
– В любом случае, я пришла тебе сказать, что не позволю и дальше использовать моего сына. Он тебе ничего не должен!
Я сложила на груди руки, терпеливо слушая весь этот бред.
Ответила хлестко и язвительно:
– Мне, может, и не должен. А вот своим детям – да. Или кто, по-вашему, должен за ними присматривать, пока я со сломанной рукой? Сосед?
Я усмехнулась, окатила ее презрительным взглядом, которого не позволила бы себе прежде, и добавила:
– Мы детей с вашим Лешенькой, вообще-то, зачали вместе, я их не из капусты взяла. Он, представляете, довольно рано разобрался, как это делается, поэтому у нас имеется теперь целых трое, старшему из которых скоро уже пятнадцать. Впрочем, вы, наверно, об этом подзабыли. Вы ведь и все эти годы не особо вспоминали о внуках, Анна Ивановна.
Она стояла, хватая ртом воздух, и пыталась выдавить из себя что-то в ответ, но вместо слов выходили лишь задушенные звуки.
Я же смотрела на нее, и ощущала, как от отвращения к ней, ко всему, что она говорила, ко всей ситуации, в которой я была, с глубин души поднимаются новые силы, о наличии которых я и не подозревала. Сама того не желая, свекровь привела меня в чувство, сделав тем самым то, что, возможно, не сумел бы сейчас никто другой.
Как ни печально, а ненависть порой оказывается сильнее любых иных чувств. А в этот миг я ее ненавидела. И это давало мне стимул ожить, встать с колен и идти дальше.
Подойдя к двери, я распахнула ее перед свекровью и сухо сказала:
– Вам пора. И Лешеньку своего можете тоже прихватить. Справлюсь и без него, как делала это все годы брака, пока ваш сын воображал, что если он зарабатывает – то больше никому ничего и не должен.
– Я скажу Леше, как ты… со мной… – выпалила свекровь.
Я перебила:
– Говорите все, что угодно. А теперь – уходите.
Она попятилась к выходу, словно опасаясь повернуться ко мне спиной. Я дождалась, пока она выйдет и закрыла за ней дверь, после чего протяжно выдохнула.
Все, что я сказала ей, не было простой бравадой. Я действительно чувствовала, я знала – мне никто не нужен, чтобы выжить. Чтобы вынести все, что на меня свалилось.
У меня были трое прекрасных детей. И ради них я способна была свернуть горы.
Пройдя на кухню, я взялась было за телефон, чтобы набрать Карине, но в этот момент он сам ожил в моих руках, разразившись трелью звонка.
Звонила мать.
Я едва успела нажать на зеленую кнопку, как ее голос – резкий и торопливый, обрушился на меня целым фонтаном эмоций – упреками, обвинениями и… волнением?
– Кира! Ты почему мне не сказала, что попала в больницу?! Почему я узнаю об этом от посторонних людей?!
Я криво улыбнулась. Вопросы, логично звучавшие бы в устах практически любой матери. Но только не моей.
– Возможно, если бы ты больше интересовалась моей жизнью и чаще звонила бы мне сама, то была бы в курсе, – ответила ей, а непрошеная горечь подступила к горлу, поддушивая, причиняя боль.
До сих пор.
Она молчала так долго, что я даже посмотрела на экран смартфона – не оборвалась ли связь.
Но вот она наконец произнесла – сдавленно и так тихо, что я едва разобрала слова.
– Я хочу помочь.
– Надо же. И как именно?
– Ну, с детьми посидеть могу, еду приготовить…
Я рассмеялась, а по щекам скатились две предательские слезы.
– С чего вдруг? Ведь мои дети – это мои проблемы. Так ты, кажется, говорила… мама.
И снова – тишина. Лишь тяжелое дыхание в трубке, выдающее ее напряжение, ее… страх?
– Я жалею об этом, – произнесла она наконец. – Ты не представляешь, как я жалею. Знаешь, Кира, годы – лучший учитель и лучший палач. Я не хочу умирать… вот так. Одинокой, непрощенной…
– Ты больна?..
Вопрос вырвался сам собой. Сердце тревожно забилось… как бы все между нами ни обстояло, а она все же была моей матерью…
– Нет, – ответила она спешно. – Просто чем больше времени проходит, тем больше я понимаю что потеряла.
От моей сухой, скупой на чувства матери подобные слова были на вес золота. Я понимала – она протягивает мне тем самым трубку мира, и теперь был мой выбор – принять ее или нет…
– Приезжай, – ответила просто. – Твоя помощь будет кстати.
Все же поразительная штука эта жизнь: никогда не знаешь, откуда получишь удар в спину, а откуда – руку помощи…
Глава 48
– Ну вот, наконец-то можно и домой!
Он обернулся, ободряюще улыбнулся детям, занявшим места сзади.
Точнее – Кириллу и Оле, потому что Артура он ранее закинул на бокс. А вот Кирилл остался с ним. Но Леша прекрасно понимал, что дело отнюдь не в желании быть поближе, а в том, что старший сын ему не доверял. И, видимо, считал своей обязанностью в ущерб собственным делам присматривать за младшей сестрой. А может, и за отцом заодно.
Когда ему никто так и не ответил, Леша, все еще удерживая на губах улыбку, завел двигатель и тронулся с места. Последние дни выдались непростыми: он практически не появлялся на рабочем месте, добровольно взвесив на себя присмотр за детьми и все дела по дому. Но вот удивительное дело: как бы он ни уставал, а все равно ощущал себя таким… нужным, как еще никогда в жизни. И за это чувство он отдал бы все свои
