Вся эта история с квартирой в Большом Гнездниковском неожиданным образом повлияла на семью Чердынцевых. Брат Борис ловко самоустранился от обсуждения этой проблемы и делал вид, что все происходящее его не касается, что никаких слов о временном проживании в квартире на «Соколе» он никогда не произносил. Борис с каким-то утроенным пылом обустраивал это жилье, то возводя какую-то дополнительную стенку, то разрушая перегородки, то выпрашивая у Элалии Павловны статуэтки, чтобы украсить ими вновь отремонтированную гостиную. С Лизой он почти не общался – ей даже иногда казалось, что он боится ее. «Ведь я могу и в гости напроситься. И, наверное, ему будет стыдно за то, что он даже не соизволил объясниться со мной, а кто же любит быть пристыженным. Впрочем, Борис поступает глупо, и так отношения в семье не очень простые, зачем же их еще больше портить. Частым общением противоречия можно было бы и сгладить». Лиза несколько раз сама звонила брату, но разговора не получалось, Борис общался нехотя, словно сам обиделся на Лизу.
– Если что-нибудь надо будет – звони, – наконец, после тщетных попыток возобновить отношения, предложила Лиза.
– Хорошо, – произнес Борис и повесил трубку. С тех пор они только иногда встречались у родителей.
Но в Большом Гнездниковском Лиза теперь бывала редко. Во-первых, она была очень занята на работе – вела два участка, а во-вторых… Во-вторых, обида на мать не утихала. Она поселилась где-то глубоко в душе, припрятанная соображениями, что «никто никому ничего не должен», «в тридцать с лишним лет обижаться на родительскую волю глупо», «не маленькая – сама должна решать свои проблемы». В повседневной жизни этот обжигающий уголек обиды казался погасшим – Лиза очень много работала, занималась дочерью, которая с переездом в эту новую квартиру совсем повзрослела. Ксения научилась готовить простые блюда, Лиза поручала ей постирать мелочи, убрать дом. Училась дочь хорошо, портил картину характер – суровый и резкий. Впрочем, это касалось посторонних, с матерью девочка была ласкова. «Она деликатна – чувствует, о чем можно спросить, о чем не стоит», – отметила про себя Лиза. Переезд в эту съемную квартиру прошел гладко. Дочь ничего не сказала, даже не стала спрашивать, почему они уехали от Тихона, почему они не могут жить у бабушки или почему они не могут вернуться в свою квартиру на «Соколе». Лиза, как педиатр, с тревогой сначала наблюдала за этим проявлением выдержки.
– Ксюша, ты привыкнешь к новому классу быстро – у тебя есть опыт переездов, – пошутила она.
– Этот переезд – самый лучший. Мне здесь все нравится, и мы с тобой хозяйки!
– Тогда надо устроить новоселье! С тортиком и шариками! – У Лизы отлегло от сердца. Она до сих пор чувствовала перед дочерью вину за ту, полную унижения жизнь с Бойко.
Приезжая к родителям, Лиза вела себя спокойно, так же, как и раньше. Разве что все чаще и чаще обрывала Элалию Павловну, которая все так же поучала дочь в резкой, не терпящей возражения форме.
– С кем она там дружит? В этой своей новой школе? Там как район – хороший? – прокурорским тоном спрашивала мать.
– С хорошими девочками, – отвечала Лиза.
– Да? Ты что, знаешь их родителей?
– Знаю. Мам, оснований для беспокойства нет.
– Как нет? Растет ребенок, надо как-то думать о будущем… С кем дружить будет? Чем заниматься будет?
Лиза слушала мать, и в эти моменты ее так и подмывало спросить: «О каком будущем ты думала, когда лишала нас с ней угла?! О каком будущем ты думала, когда вынуждала меня снимать квартиру стоимостью в полторы моей месячной зарплаты?! Ты думала о том, что я теряю и время, и силы, работая на двух ставках и подрабатывая уколами, чтобы у дочери была возможность заниматься рисунком и музыкой? Или ты произнесешь свое любимое: «Некоторые живут еще хуже!» Вот в этот момент тлеющий уголек обиды вспыхивал и превращался в пламя.
Лиза, приученная матерью к мысли, что семья должна быть единой, ломала голову, почему же в этот раз семья ее отторгла.
– Пап, мы отлично устроились. Но обида мне не дает покоя! Если бы мама хотя бы поговорила со мной, объяснилась. – С отцом Лиза иногда была откровенна.
Петр Васильевич только вздыхал. Его отношения с женой стали несколько другими – он, проявлявший крайнюю сдержанность и лояльность, принимавший посильное участие в ее «салонах», с некоторых пор стал избегать общества людей, собиравшихся в доме. Элалия Павловна особо не огорчалась – собеседники были ей интересней, с ними ее связывала работа, которую она очень любила и ценила. Петр Васильевич работал, вечерами отсиживался в своей комнате или навещал дочь.
– Как здорово устроилась! Отличное место! Как ты сумела найти ее? – спрашивал он дочь, и та расплывалась в благодарной улыбке, словно девочка-подросток, которую похвалили.
Действительно, с Лизой приключились какие-то метаморфозы – к своей квартире на «Соколе» она не относилась так, как к этой – маленькой и чужой. Все занавески она сшила сама – с оборками, с ламбрекенами, они стали настоящим украшением и комнаты, и столовой. В кухне на столе была скатерть в тон шторам, красивая картина, которую Лиза написала сама поздним вечером, когда не спалось. Картина изображала большие маки в букете полевых трав и злаков. Это яркое пятно на стене придавало кухне нарядный вид и создавало праздничное настроение. На подоконнике стоял цветок и красивая статуэтка. На противоположной стене, над кухонным разделочным столом, висел ряд декоративных тарелок – она их купила буквально за копейки в Интернете, в первые дни после ухода от Тихона. Обозначая таким образом начало самостоятельной жизни.
Любовь к фарфору Лизе привила Элалия Павловна. «Хороший фарфор – это не только деньги в тяжелую годину. Хорошая чашка, красивая ваза, яркая тарелка – это для дома как серьги для женщины. Вроде можно обойтись, но с ними она красивее, эффектнее и чувствует себя уверенней», – говорила она. Сама Элалия Павловна хорошо разбиралась в фарфоре, живописи и даже монетах. Нельзя сказать, что ее знания были системными, но она обладала безусловным вкусом, была художественно образована и наделена собирательской интуицией. Все эти свойства позволяли ей безошибочно из груды предметов выделять стоящие. Лиза, будучи еще совсем девочкой, запоминала, что говорила ей мать о старинных вещах, но особого интереса не проявляла. И в своей первой семье у нее не было времени на это неторопливое занятие – отыскивать что-то необычное, старое, красивое. В жизни с Тихоном Бойко у нее не было на это ни сил, ни настроения. Тогда все уходило на поддержание мира в семье. Сейчас же, безостановочно улучшая интерьеры в съемной маленькой квартире, она вдруг почувствовала прелесть собирательства и только жалела, что у нее нет денег, – походы по антикварным магазинам носили скорее экскурсионный характер.
