Она расхохоталась, так как невозможно было спокойно наблюдать за его детской радостью!
— Ну а теперь ты расскажи мне свою новость, — сказал он, с любопытством поглядывая на нее. — Но прежде я должен поцеловать тебя. — Он наклонился к ней, и прильнул губами к ее губам, тогда как его рука оказалась под ее свитером.
— О-о-о-ох! — закричала она, отскакивая. — У тебя ужасно холодные руки.
— Да ладно тебе, Шей, — сказал он, кружась с ней по кухне и вытягивая вперед руки. — Не обращай внимания. Поцелуй меня.
Она продолжала смеяться, а потом набросила на его голову кухонное полотенце.
— Ни за что на свете, — сказала она. — Во всяком случае до тех пор, пока ты не отогреешь свои руки.
— Что тебя так взволновало? — спросил он, наливая себе в чашку кофе из кофейника, стоявшего на плите.
— Ни за что не догадаешься, — дразнила она его, уворачиваясь от его рук. — Сегодня позвонил мой агент и сообщил, что фотограф Питер Завала хочет, чтобы я позировала ему. Ему заказали фотопортреты для выставки в Метрополитен-музее, которая будет проходить летом. Разумеется, я буду одной из множества моделей, которых он приглашает на пробы, — взволнованно продолжала Шей, — но он остановит свой выбор только на одной. Если он выберет меня, то ты даже представить себе не можешь, что это будет значить для моей карьеры.
— И для моей тоже, — неожиданно добавил он, после чего наступила гробовая тишина.
Шей молча смотрела на него, не отрывая глаз. Его первой реакцией был неконтролируемый взрыв эмоций, совершенно неожиданный для нее. Она думала, что он обрадуется ее успеху, но этого не произошло. На его лицо набежала тень, похожая на грозовую тучу, и он молча уставился на кофейник. Она поняла, что допустила ошибку, и решила как-то исправить ее:
— Он прекрасный художник, Ян. Один из самых лучших в нашей стране. Он специализируется на фотографировании женщин. Это художник того же уровня, что Аведон и Скавула. Позировать для него — большая честь для любой модели, а тем более для такой, как я.
Ян гневно оттолкнулся от кухонного стола:
— Я знаю, что он собой представляет. Я видел его работы и восхищаюсь ими. Не думай, что я безнадежный провинциальный пуританин, как ты меня называешь.
— В таком случае ты можешь оценить…
— Я не могу положительно оценить тот факт, что моя жена собирается позировать совершенно обнаженной перед каким-то там фотографом, даже если он король Сиама. Тем более мне не нравится факт твоего восторга по этому поводу. — Он сам не заметил того, как перешел на крик. — Более того, я даже представить себе не могу, что снимки моей жены будут выставлены на всеобщее обозрение в Метрополитен-музее. Ведь на твои фотографии будут глазеть все кому не лень.
В ее душе творилось что-то невообразимое. Это была смесь гнева, отчаяния и злости одновременно.
— К твоему сведению, я не выставляюсь на всеобщее обозрение, — парировала она. — Завала делает исключительно классические фотографии, демонстрирующие совершенство человеческого тела, а вовсе не снимки на потеху похотливых извращенцев.
— Разумеется! — закричал он ей в ответ. — Мы все прекрасно знаем, как ты гордишься своим “человеческим телом”, не так ли? Ты так гордишься им, что готова демонстрировать его на каждом перекрестке.
— А ты готов часами пялить на меня свои чертовы глаза! — в таком же примерно тоне ответила она ему. В течение последних недель это была их первая серьезная ссора, в которой она позволила себе чертыхаться. Она и сама почувствовала, что это ругательство звучит как-то странно.
— Я твой муж!
— Да, но не мой собственник и не моя совесть, — продолжала неистовствовать Шей. — К тебе приходят многие люди, чтобы посоветоваться, что им делать, но я не из их числа. Я не нуждаюсь в советах, я прекрасно знаю, чего хочу от жизни. И могу сказать тебе совершенно откровенно: сейчас я хочу позировать перед фотокамерой Завала. — После этих слов она быстро вышла из кухни.
Наступило время ужина, но Шей не спустилась в столовую, а Ян весь вечер просидел в своем кабинете. Когда он наконец пришел в спальню. Шей притворилась, что спит. Вся следующая неделя прошла в том же духе. Между ними не было интимных отношений, а разговор ограничивался лишь самыми необходимыми фразами. Напряжение в доме постепенно нарастало и к концу недели стало просто невыносимым.
Она не видела мужа даже в то утро, когда ей нужно было ехать в Нью-Йорк на пробу. Когда она спустилась вниз, Ян уже ушел из дому, поэтому ей пришлось попросить миссис Хиггинз отвезти ее на станцию. Шей села на поезд с тяжелым сердцем. Обида на Яна не исчезла. Он должен был гордиться тем, что его жена удостоилась чести быть приглашенной на пробу к знаменитому фотографу. Ему надо было подбодрить ее, сказать теплые напутственные слова, успокоить, поднять ее дух, что он обычно делал по отношению к своим прихожанам. Но этого не случилось. Он даже не захотел понять, как важна для нее эта встреча.
Пока колеса поезда накручивали мили. Шей размышляла о сложившейся ситуации, чувствуя, как возрастает горечь обиды и вместе с тем крепнет решение довести дело до конца. Он не должен помешать ей воспользоваться этим замечательным предложением. Ведь другой такой возможности может просто не быть. Когда. Шей войдет в студию, она будет веселой, жизнерадостной и сияющей.
И это ей удалось. Правда, к девяти часам, вечера, когда пробы закончились, она чувствовала себя очень уставшей. Позвонив в несколько гостиниц, она нашла недорогую и безопасную, решив, что возвращаться домой в столь поздний час весьма рискованно. Затем она позвонила домой.
— Да? — ответил Ян в телефонную трубку. Шей попыталась определить, звучала ли в его голосе тревога или обеспокоенность, но так и не смогла этого сделать.
— Ян, это я. Я все еще в Нью-Йорке. Возвращаться домой сейчас уже поздно, и я решила провести ночь в гостинице и вернуться домой завтра рано утром.
— Понимаю, — сухо сказал он. — У тебя достаточно денег, чтобы перекусить и заплатить за номер?
— Да.
— Ну что ж, когда вернешься, позвони миссис Хиггинз, она встретит тебя на станции.
— Хорошо, — тихо сказала Шей, чувствуя, что в горле застрял комок обиды и разочарования. Ей так хотелось поговорить с ним, рассказать, что проба у Завала оказалась не такой интересной, как она ожидала. Знаменитый фотограф оказался чрезмерно требовательным, самоуверенным и чересчур претенциозным.
И вот теперь, услышав по телефону сухой голос Яна, Шей чуть не разрыдалась. Она надеялась, что сможет сказать ему, как устала от неопределенности в их отношениях, как соскучилась по его нежным ласкам и его страстной любви. Но природная гордость не позволила ей сделать этот шаг. Черт бы его побрал! Он загнал ее в угол, из которого она пока не видела выхода.
