— Мы расстались. Но я даю ей уроки рукопашного боя.
Альварес усмехается.
— Жаль, что вы расстались, но так лучше для нее.
Я киваю.
— Слушай, говорит Альварес, — как бы там ни было, мы просто хотели сказать… что нам жаль. Окружной прокурор снимет с тебя все обвинения в свете того, что случилось. Думаю, твой адвокат будет на связи, им необходимо провести слушанье, и с тебя снимут все обвинения.
Я киваю.
— Спасибо, — говорю я.
— Мы просто делаем свою работу, — говорит другой полицейский. Тот, который разглагольствовал о богатых детях в ночь моего ареста.
— Я понял. Я был солдатом. Ошибки случаются.
Они встают, я неловко пожимаю им руки, и они уходят из моей жизни, надеюсь навсегда. Ничего себе. Впервые за все время я обнаружил в себе желание выпить.
Да пошло оно все. Вместо этого, я переодеваюсь в спортивный костюм и выхожу на пробежку.
Я придерживаюсь того же маршрута, что и с Алекс. Но теперь не испытываю удовольствия без нее. Прежде чем я достиг конца Центрального Парка, я срезал через 72-ую западную улицу на Риверсайд Драйв, затем у реки Гудзон Гринвей. Что-то в вечнозеленых растениях, остающихся такими даже в холодные ночи, было очаровательным.
Я был солдатом. Ошибки случаются.
Интересно, как легко было простить полицейских за то, что они арестовали меня вместо Рэнди, но я не мог простить себя. Сколько раз я винил себя в смерти Робертса? Сколько раз я обвинял себя во всей крови, боли и том дерьме, которое пришло в мою жизнь после того дня, когда я потерял самообладание и выстрелил в свой ноутбук?
Господи, был ли я чертовым невротиком? Было ли это просто так? Я винил себя за многое. В конце концов, я был ребенком, который винил себя за снижение дохода, что привело к побоям матери.
Но видите ли, это не моя вина. Она была его. Я не ударял ее. Мой сукин сын, чертов отец делал это снова и снова, и в конце концов не важно, что я сделал или не сделал. Все, что я делал — защищал себя. Защищал себя от боли. Защищал себя от родителей, которые были, мягко говоря, ненадежными. И давайте взглянем правде в лицо… моя мать, наконец, выгнала его, присоединилась к обществу анонимных алкоголиков во время моего первого года обучения в школе. Это многое значит, но это не изменило того, что случилось со мной. Не изменило того, что я воздвиг вокруг себя барьер.
В конце концов, Алекс была той, кто страдал из-за этого.
В нашу последнюю ночь в Израиле она подталкивала меня сказать ей, чего я хотел. Собирались ли мы быть парой? Собирались ли остаться вместе, не смотря на расстояние, не смотря на боль разлуки? Или мы вернемся домой, возвращаясь к встречам с другими людьми, медленно забывая друг друга, медленно забывая нашу первую любовь, а затем — конец. Возможно, думать друг о друге несколько лет, или столкнуться друг с другом где-то через десять лет и вспоминать несколько минут?
То, что ей нужно было от меня три года назад, было ясным объяснением того, что я чувствовал. И я точно знал, чего хотел. Я хотел ее. Ничего больше. Но что сказать? Что это сделает меня уязвимым, так что я не буду в безопасности. Единственное, что я не собирался делать — рисковать, теряясь в другом человеке.
И по этой причине я потерял ее. Так просто. Мы позволили этому помешать либо одному, либо другому.
— Почему ты не можешь сказать, что чувствуешь? — кричала она.
— Потому что ты можешь сделать мне больно, — было единственным ответом.
Время отбросить этот страх. Я не мог быть для нее идеальным парнем. Я был немного безумен, покалечен и с некоторыми психологическими проблемами, небольшим повреждением головного мозга и многим другим. Но также я любил ее. И даже если это убьет меня, даже если она отошьёт меня, я никогда не впущу в свою жизнь кого-то еще, я собираюсь сделать все от меня зависящее, чтобы показать ей, что именно чувствую.
Один всегда может надеяться
(Алекс)
Так или иначе мы добрались до дома, без того чтобы я полностью развалилась на куски. Джессика передала мне молча телефон, и я сразу же стерла историю вызовов. Но я знаю, что очень скоро она придет ко мне с вопросами.
Вопросами, на которые у меня нет ответов. За эту поездку родители будут вполне невыносимы. Они всегда такие. Они хотят контролировать каждый момент моей жизни, начиная с классов, когда я выбирала с какими парнями встречаться, и им никогда не нравился Дилан. Хуже того, на протяжении средней школы, они подталкивали меня к парням из семей, которых они знали, с богатыми парнями, парнями с успешным будущим. Рэнди Брюер — один из таких парней, и когда мы вместе решили пойти в Колумбийский, они не раз намекали, что Рэнди был бы хорошим выбором для меня.
Если бы они только знали. Я уверена, что родители Рэнди, два самых амбициозных, самодовольных человека, каких я встречала в своей жизни, сделают все, что в их силах, чтобы опровергнуть обвинения, чтобы избежать огласки, очистить репутацию сына. Боже. Мой желудок снова сжался.
Дилан был сильным. Он был храбрым. Но было ли это слишком для него? Было ли это последняя вещь, которая, наконец, подтолкнет его к краю?
И я просто отвергла его вчера!
Не думаю, что возможно ненавидеть себя больше чем сейчас.
Конечно, просто попасть домой было важнее. Когда мы вышли из машины, Джессика и Сара, наконец, говорили друг с другом. Они начали ссориться из-за какой-то ерунды, и мама взволнованно пыталась заставить их прекратить это.
Наш дом четырехэтажный, в двух кварталах от Golden Gate Park, с видом на Сан-Франциско. На первом этаже наш гараж, затем гостиная, кухня и обеденная комната чуть выше. Моя спальня на четвертом этаже. Поднятие туда означало в первую очередь остановку в библиотеке, приветствие с отцом, который сидел перед компьютером, когда я вошла. Он высокий мужчина с худощавым лицом, акцентированной, аккуратно подстриженной бородой. Даже здесь, в доме он одет официально в галстук и свитер.
Он встал, протянул ко мне руки и обнял.
Джессика остановилась в дверях, когда я входила и сказала:
— Алекс не очень хорошо себя чувствует.
— Неужели, — говорит он, — тебе нужно к врачу?
Я качаю головой.
— Просто съела что-то. Я собираюсь прилечь ненадолго, я буду в порядке.
— Тогда хорошо. Иди, отдохни, увидим тебя за ужином.
— Спасибо, пап.
Я сбегаю без вопросов, затем тащу свои чемоданы на четвертый этаж.
Через тридцать секунд после того как я захожу в свою комнату, Кэрри присоединяется ко мне, закрывая за собой дверь.
— Расскажи мне, что случилось, — говорю я.
Она садится на кровать лицом ко мне.
