– И сколько времени его собираются продержать в тюрьме? – наконец смогла она спросить.
– О, надеюсь, несколько месяцев.
– Несколько месяцев?!
Ее тревога была столь очевидна, что Вилли посмотрел на нее с подозрением.
– А тебе-то какое до этого дело? Ведь не собираешься же ты блистать на званых вечерах или наносить визиты вежливости мистеру Гладстону? В ближайшие несколько месяцев ты, как и подобает женщине в твоем положении, будешь находиться дома и готовить себя к родам. Надеюсь, арест мистера Парнелла не повлиял на твою жизнь. Или все-таки повлиял?
Он подошел к ней ближе и посмотрел на нее таким тяжелым взглядом, что ей пришлось пробормотать что-то насчет того, что она просто очень расстроилась за мистера Парнелла, поскольку он человек не совсем здоровый и тюремные стены вряд ли пойдут ему на пользу.
– Ты бы лучше волновалась о моем здоровье, а не о здоровье этого Парнелла! Меня вновь мучают приступы подагры, к тому же я безбожно простужен и при этом не могу бросить дела. А Парнеллу, наоборот, посчастливилось, ибо теперь он сможет как следует отдохнуть, и уверяю тебя, он не будет испытывать недостатка в пище. Каждую ночь у порога Килмейнхэма будет лежать жирная куропатка, свиной бок или превосходный лосось.
– Конечно, ведь народ любит его.
– Ты хочешь сказать, совсем рехнулся из-за него, – угрюмо возразил Вилли. – А что еще можно сказать о человеке, если моя собственная жена при виде его впадала в неистовство? Но, несмотря на все это… – говоря эти слова, он зловеще сверкнул глазами, – у меня есть кое-что, чего нет у него. – Вилли идиотски хихикнул. – У меня есть жена. Иди же ко мне и поцелуй меня, любовь моя.
– Вилли! – У нее вновь подпрыгнуло сердце. – В такое время дня!
– Не надо сетовать на время дня, на детей или слуг. Если ты любящая жена, то просто поверни ключик в замке.
– Но я не любящая жена!
– Черт тебя подери, в самом деле! Я больше не намерен терпеть эту чепуху в стиле светских дамочек. Ты слышишь?! – Он схватил ее за запястье и злобно вывернул его. Потом отбросил ее руку. – Позвони и прикажи принести чаю. И передай Анне, что нам хотелось бы сегодня вечером поужинать пораньше.
– Ты остаешься?
– А что, мне нужно испрашивать особого разрешения?
– Нет, если ты будешь спать у себя. Я себя неважно чувствую. Ребенок…
– Забудь о нем. Остальные рождались совершенно безболезненно. Ведь так?
И у него снова появилось какое-то веселое мальчишеское выражение на лице. Даже трудно было представить, что всего несколько минут назад он был груб, резок, нагл и безобразен по отношению к ней. Происходящее казалось Кэтрин сплошным несчастьем. Да, несчастьем…
Ближе к полуночи буря утихла и на небе показалась луна, которая медленно выплыла из-за темных облаков. Та же самая луна светит сейчас над Дублином. Сможет ли он увидеть ее из своей камеры? В камере ли он и лежит ли на грубой скамье – неудобной, холодной? А когда он наконец заснет, то его лицо, наверное, осунется, побледнеет, станет совсем тонким и отрешенным, как у монаха? И заснет ли он или будет лежать без сна, думая о толстых металлических решетках на двери? Как лежала она, правда, вместо металлической решетки у нее на груди лежала тяжелая рука Вилли. Прямо как в тюрьме…
– Китти О'Ши, – вслух проговорила она, и ее голос задрожал от презрения.
Под громкие аплодисменты мистер Гладстон заканчивал свое сообщение в Гилдхолле[30]:
– Мне сообщили, что с целью защиты закона, порядка, права собственности и земельной свободы – первооснов политической жизни и цивилизации, для начала был арестован человек, известный тем, что сам предпринял попытку уничтожения авторитета закона.
А в это самое время в Уонерш-Лодж почтальон принес письмо, адресованное миссис О'Ши:
Моя дорогая Кэти.
Только что меня арестовали два симпатичных детектива, и вот я пишу эти слова, чтобы сообщить тебе, что ты должна быть бодрой и ни в коем случае не унывать. Единственное, что сейчас может взволновать меня до глубины души, – это мысль о том, что мой арест, возможно, причинил боль тебе и нашему ребенку. Ты же знаешь, дорогая, что я очень не люблю, если ты горюешь. Никогда у меня не будет другой жены, кроме тебя, поэтому, случись что-нибудь с тобой, мне придется умереть бездетным.
С политической точки зрения, мой арест весьма кстати для меня: ведь такое действие со стороны властей повлечет быстрое наступление с нашей стороны, но несколько месяцев все будет спокойно, а потом меня освободят.
Весьма восприимчивая тетушка Бен прислала в Уонерш-Лодж записку:
Кэтрин, сегодня оставайся дома с детьми. Погода очень неприятная для того, чтобы идти через парк.
Пока девочки делали уроки, Кэтрин вышивала, сидя у камина. Но как только Кармен стала взбираться ей на колени, Кэтрин вдруг резко поднялась.
– Что это такое? Такая большая девочка хочет посидеть у мамы на коленях?
Кармен, не произнеся ни слова, прижалась головкой к материнской груди.
– Ей кажется, что ты чем-то опечалена, мамочка, – объяснила Нора. – Но ведь это не так, правда?
Кэтрин опустила подбородок на головку Кармен. Маленькое теплое тельце дочери крепко-крепко прижималось к ней, и Кэтрин испытывала чувство невероятного уюта и сладостного умиротворения, хотя с самого утра у нее болело горло и было очень трудно говорить.
– Я просто задумалась. У меня есть один секрет.
Кармен мгновенно подняла голову, а Нора тоже подбежала к Кэтрин.
– Что за секрет? Расскажи нам, мамочка. Ну расскажи!
– Рассказать? – переспросила Кэтрин, улыбаясь при виде двух пар испытующих голубых глаз. – Ну что ж, ладно. Я решила, что у нас в доме появится еще один ребенок.
– Наш собственный? Правда, правда, наш собственный?
Кэтрин кивнула.
– Разве вы забыли, как сами просили меня об этом?
Кармен радостно рассмеялась, а Нора взвизгнула:
– Ой, мамочка, какая ты добрая! А когда он появится? Скоро?
– Ну, не сразу же. Вам надо потерпеть. До весны.
– Ой, как долго еще ждать! А папа знает? А ты написала об этом Джералду?
– Папа знает, а Джералду вы можете написать сами. А сейчас давайте-ка поднимемся в мансарду и спустим оттуда колыбельку и детскую коляску.
– И детскую одежку! – снова взвизгнула от удовольствия Нора.
– Нет, у маленького должна быть новая одежка. Зато там, наверху, есть ваше старое кресло-качалка и лошадка.
Вот так и прошел этот долгий день. Когда же дети наконец отправились спать, Кэтрин удалось собраться с мыслями и написать длинное и, в общем-то, спокойное письмо. Она никогда не думала, что когда-нибудь ей придется писать письмо в тюрьму. «Килмейнхэмская тюрьма, Дублин», – написала она на конверте и, надев шляпку и теплую накидку, вышла на пронзительный ветер, чтобы самой отнести письмо на почту.
