— Здравствуй, Гибне.
Но с первого раза, похоже, не прошло.
— Здравствуууй, Гибнеее! — повторил он громче и протяжнее.
На это раз пробило — он помнит ее поведение на шашлыкской дороге и знает, что ее оцепенение не вечно.
— Здравствуй, — выдавила из себя медленную четкость гевронка, не моргая глядя на него, и конечно же, на дочь.
— Произнеси, пожалуйста, по-гевронски: "Не шуметь", и прежде всего дочке, хорошо?
Похоже, к ней вернулось чувство реальности происходящего, и она более осмысленным взглядом оглядела его, свою дочь, и автомат.
— Ну?!
— Антивяккен! Бандерла, антивяккен! Шпрехер?
Девочка попыталась кивнуть — она явно в маму, но у нее ничего не вышло — Примат слишком сильно прижал ее к себе.
— И забери у меня свою дочь, я не собираюсь все время носить ее на руках. Антивяккен! — грозно проговорил он ей в самое ухо, прежде чем отпустить.
— Шпрехер? — разжимая ладонь, сурово спросил он девочку. Та понимающе закивала, оставляя ему на пальцах быстрые слезы и сопли.
— Ну, вот и хорошо, — Примат толкнул ее к матери и вытер руку. — Нужно выключить здесь свет. Гибне?!
А ее муж, Манкис, так и не произнес ни звука. Но не из-за трусости, а потому, что как настоящий геврон он спасительно спокоен, хотя, возможно, и ему знакома горячность, но жизнь дорога. У него дом, работа, семья, тем более он понял, что перед ним опасная случайность, впрыгнувшая в свет дома из неслучайной темноты. Нужно смолчать и подчиниться, и не вспоминать об опасном, прежде всего для них, а не для случайности, надежно спрятанном в запирающийся ящик стола револьвере.
Мак и Шимпанзун, они же Какерсены и молодожены, уже отужинали, и Шимпанзун собрала посуду в мойку.
— Сваллен, тумблер телевайзер? — наблюдая за ее движениями, спросил, обозначая свое семейное счастье, Мак.
(Пойду, включу телевизор?)
— Сваллен, тумблер, — спокойно ответила Шимпанзун.
(Пойди, включи.)
Маку нравится наблюдать за ней, смотреть, как она, например сейчас, моет посуду, или как расчесывает волосы, или как валяется в постели по утрам. А еще он пытается читать русбандские книги. Но в них пока много непонятного, хотя есть подозрение и даже опасение, что Шимпанзун как-то соотносится с этими, часто загадочными текстами. Имеется несколько гевронских переводов, но на русбандском предпочтительнее — не так быстро, зато намного интереснее. Вообще, как он понял, книги из русбандии не для быстрого чтения.
Вспомнился Боб Уинсен, он тот точно обрусбандился.
— Тунер гуманитарен?
(Тебе помочь?)
— Айм анти феминистер, — улыбнулась Шимпанзун, — тунер бонусплюссер.
(Я не феминистка, тебе повезло.)
— Анти долден шнелер, какен майне кляйнинг бонусплюс, — возразил он, но не ее улыбке, а словам, — онер айм наркоглюн.
(Не надо мне так часто напоминать, как мне повезло — я привыкну.)
— Веррик, — опять спокойно согласилась Шимпанзун, и неспешный Мак ретировался с кухни.
(Хорошо.)
— Это ты сказал Бандерле, чтобы она старалась не разговаривать со мной по-русбандски? — вслед выстрелила вопросом Шимпанзун.
— Без комментариев, — замялся в дверях Мак, — потерпи немного. Арен фьюч ту кончитор викторинг акцинтарен.
(И тебе останется победить лишь акцент.)
А на чердаке какие-то вещи, коробки, но не русбандский бедлам, а гевронская упорядоченность. Хорошее место, просторное, и Примат прикрутил скотчем к низкой балке всю дружную семейку. Удобно — рядом чердачное окно, и он уже, наверное, с час пялится в окна соседнего дома, и в одном сейчас видит Шимпанзун, а в другом замигал прерывистым светом телевизор.
У Гибнсенов нашелся скотч, и даже револьвер.
— А в этом ящике что? — спросил он у Гибне, после того как крепко примотал ее мужа и дочку к балке на чердаке, с лентами скотча по уровню рта, по кругу. Но решил осмотреться — в доме напротив все еще слишком ярко горели окна.
— Это сейф, а внутри пистолет.
— Открой, — сказал он. А Гибне совершенно успокоилась, наверное, потому, что тетка — просто золото.
Ну а потом привязал и ее — скотча-то много, а ему зачем лишние проблемы? А им? Тем более семейство не стало спорить, и даже показалось, что они на его стороне. Во всяком случае, Гибне.
— Извини, — объяснил он ей ситуацию, заклеивая скотчем рот, — но вам придется потерпеть, я думаю, до утра.
Выходит, что они действительно на его стороне — на этой стороне улицы и на этом берегу похожей на ручей реки. Он сидел на коробке у чердачного окна и ждал, пока в доме напротив погасят свет и когда перестанет мигать изменчивым светом телевизор. Так, вскоре, и вышло.
Чувствуя, как взгляд Мака скользит по ее обнаженному телу, Шимпанзун прижалась влажным лбом к холодному стеклу, вглядываясь в частично освещенную фонарями ночь. Ночь предъявила свои права — дни стали заметно короче.
А в доме Гибнсенов темно, уже легли, но ее все-таки то смутно, то явно тревожит чердачное окно. Вот только телевизор дерганым светом мешает взгляду и заставляет плотнее прижиматься к стеклу и охранять темноту ладонями.
Окно — это око, черный зрачок, немигающий глаз, неподвижный внимательный взгляд, и показалось, что она вот-вот, сейчас, увидит движение серой тени.
— Чессенреппен? — снисходительно и из-под одеяла поинтересовался Мак.
— Ты мне мешаешь.
Примат уперся взглядом во вдруг возникший, такой знакомый и как показалось, вниманием к нему застывший силуэт — она прижалась к стеклу, собрав в ладони темноту.
— Ты мне мешаешь, — ответила она Маку, не отрывая лба от холодного стекла. Ей показалось, будто большая серая тень сильной птицей мелькнула у чердачного окна.
Примат распахнул окно, сильно дернув на себя — стеклопакет, показалось, лязгнул на весь город. Но это только кажется, а холодный ветер, должно быть отрезвляя, ворвался снаружи внутрь, обдав его ощущением полета и близкой, студеной воды. Это северный ветер, он дует с моря.
— Наух ваххен глюккен? — задал второй вопрос из подушек Мак. И если Шимпанзун тревожит чердачное окно, то его тревожат ее пустые глюки.
(Снова глупые догадки?)
Она не ответила. Ей показалось или она заметила, будто в том окне стекло быстрым бликом отразило уличный свет. Или, все-таки, это была серая тень?
Неужели она не видит его? Но автомат в руках уже щелкнул предохранительной скобой и, не дав ответа, прекратил вопросы.
Холодный ветер с моря — это ангел влетел в чердачное окно.
Ей и самой неловко, но прежде чем заснуть, она часто прижимается лбом к стеклу и несколько долгих секунд рассматривает что-то там, в темноте, в доме Гибнсенов, в чердачном окне, которое никогда не бывает освещено. Стыдно признаться, но она побывала на том чердаке, с Бандерлой, когда ее родителей не было дома, и естественно ничего ужасного там не обнаружила.
