лучше: подальше от других, ближе к себе… Ближе к душе и сердцу, которое держала крепко двумя руками, пока оно медленно срасталось, долго кровоточа по рваным краям.
Теперь только шрамы — глубокие, неровные — напоминали о том, как сильно оно было изранено когда-то.
Каждый шрам — это ее плач в ночи, истошные крики в подушку от кошмаров, от которых она просыпалась, с ужасом пытаясь сообразить, жива ли она вообще еще, или это демоны ада так ее мучают.
Каждый рубец — это горькие воспоминания: о сломанной жизни, о потерянном ребенке, о невозможности когда-либо впредь познать счастье материнства.
Каждый след — это месяцы, проведенные во Тьме, когда она жила только одной мыслью, что весь мир ее предал!
Сейчас, прижимаясь все теснее к крепкому телу Матвея, она просто хотела верить в то, что она не зря нашла в себе силы через все это пройти. Может, она имеет право на что-то большее, чем работа и эта пустая и обездушенная раньше квартира? Теперь Аня наполнит свою жизнь смыслом, пообещала она себе — будто художник, рассматривая белый холст, она мысленно уже набрасывала очертания своего будущего жилья. Теперь ей хотелось не одиночества, а покоя; не умиротворения, а сердечной теплоты.
Аня приняла наконец-то саму себя и свои желания, поставив их на первую линию, а не пропуская фоном. Она хотела жить в любви с этим мужчиной, который так осторожно и нежно сжимает сейчас ее в своих руках, который поклялся, что никогда не сделает ей больно, который любит ее и уважает ее мнение.
Отстранясь от всех мыслей, Аня просто отдалась во власть Матвея: его рукам, его голосу, его губам…
Присев на широкий подоконник своей гостиной, Аня с восторгом наблюдала, как рабочие вносили в квартиру большой белый стилизованный под старину комод с медными ручками. Следом высокий мужчина нес ее новое зеркало: в человеческий рост овальной формы, оно восхищало изящной опорой, выполненной из витиевато кованных прутьев такого же цвета как и ручки комода.
Обратно нанятые работники службы перевозки выносили старый шкаф из спальни, предварительно разобранный Матвеем.
Сам он тоже сидел рядом, зорко наблюдая за работой. Утром после сладких утех он оставил свою нимфу нежиться дальше в постели, а сам, выспросив как можно детальней, что именно она хочет, умчался в большой мебельный центр, где провел два часа, придирчиво рассматривая предлагаемые экземпляры.
Теперь он с веселой улыбкой поглядывал на едва не подпрыгивающую Аню, она как ребенок радовалась новой мебели.
Один из работников подал условный знак, и Матвей повернулся к Ане.
— Детка, я хочу сделать тебе сюрприз, но для этого должен завязать тебе глаза. Обещай не подглядывать!
Немного сомневаясь, девушка все же согласилась — она очень неуютно чувствовала себя с закрытыми глазами. Позволив завязать себе глаза ее же шелковым платком, сложенным в несколько слоев, Аня притихла, стараясь по звукам различить характер сюрприза. Но, к своему огромному разочарованию, ничего, кроме шагов рабочих не слышала.
Через несколько минут Матвей сам снял импровизированную повязку. Несколько раз сильно моргнув, Аня огляделась: рабочих уже не было, дверь оказалась закрытой, но ничего больше не изменилось.
— И где мой сюрприз? — капризным детским тоном протянула она и посмотрела на Матвея полными разочарования глазами.
Не выдержав, Матвей расхохотался.
— Ты моя маленькая девочка! — и смеясь, чмокнул ее в нос. — Пойдем, — протянул он ей руку.
— Куда? — спросила Аня, но руку в ответ протянула.
Матвей, уже не отвечая, просто повел ее в спальню. Встав в дверном проеме, он полностью заслонил собой обзор, наслаждаясь моментом. Затем со совами: "Надеюсь, я смог угодить!" — отступил на шаг назад и в сторону.
Перед окном стояло глубокое кресло-качалка, будто из какой-то сказки, оно тоже было выполнено в винтажном стиле, хвастаясь казавшимися пошорканными изящными изгибами. Кружевное, молочного цвета, оно так манило, что Аня не удержалась и сразу же осторожно в него присела. Кресло услужливо приняло в свои объятия новую хозяйку и мягко качнулось назад, словно баюкая.
— Нравится? — встал рядом Матвей, радостно наблюдая, как она любовно проводит руками по высоким подлокотникам, как аккуратно откидывается на изящную спинку.
— Конечно! — восторженно прошептала она, поднимая на него глаза, в которых уже начали скапливаться слезы от переполняющих ее чувств.
— Малыш, что за слезы? — растерялся Матвей.
Аня встала с кресла, которое продолжило мягко качаться, и обняла Матвея, уткнувшись ему в грудь. Матвей в ответ крепко прижал ее к себе, щекой потираясь об ее макушку.
— Спасибо тебе, — наконец услышал он и увидел поднятую к нему заплаканную мордашку. — Мне так давно никто не делал подобных сюрпризов. Это так… так трогательно, — шмыгнула она носом. — Я очень тебе благодарна!
— Ну что ты? — улыбнулся Матвея, затем присел в кресло и притянул ее к себе на коленки, покачивая как маленького ребенка. — Я тебя всегда помнил такой: трогательной, ранимой! Несмотря на всю браваду и напор, ты всегда оставалась мягкой, доброй, умеющей сопереживать… Как так вдруг случилось, что ты изменилась? Когда мы встретились в гостинице, ты уже казалась другой. Не просто повзрослевшей, что было бы логично, но уставшей от этой жизни. У тебя был такой взгляд… — замолчал он, пытаясь подобрать слово.
— Пустой? — подсказала тихо Аня, уткнувшись лбом в его шею.
— Наверное, да, — согласился Матвей, погладив ее по волосам. Помолчав немного, он, наконец, произнес то, что давно хотел. — Детка, пожалуй, мне пора уже знать все, что ты посчитаешь нужным мне рассказать. Я иногда не знаю, как себя вести, боюсь обидеть тебя любым действием или словом. Это как ступать по заминированному полю — не знаешь,
