растет и растет самая простая, самая примитивная потребность в них, этих двоих парнях, единственных в моей жизни, самых главных. Самых-самых.
Они берут меня, присваивают, каждый раз, словно в первый, словно хотят убедить окончательно себя и меня, что назад дороги нет, что мы больше не сможем порознь. И я, задыхаясь в их объятиях, убеждаюсь, очень правильно, очень долго убеждаюсь. Окончательно, да.
Движения Тима становятся все жестче, все грубее, пока, наконец, он, выругавшись по-своему, не кончает, едва успевая выйти.
Ванька тут же перетаскивает меня на себя, валится на спину, сажает сверху, пристально наблюдая, как я, умирая от недополученного кайфа, сама медленно двигаюсь на нем, сходя с ума от перемены позы, от того, как это сейчас ярко, какой он красивый, вот такой, восхищенно разглядывающий мое красное лицо, какой красивый Тим, с отчетливым голодом в раскосых глазах привставший на коленях и жадно обхватывающий губами мои соски по очереди, добавляя остроты в и без того чертовски острый момент.
Оргазм наступает, безумно долгий, когда Тим касается клитора, прикусывает сосок, и Ванька именно в этот момент перехватывает управление на себя, жестко и грубо вбиваясь снизу.
Я вскрикиваю протяжно, выгибаюсь, неистово сжимаясь на Ваньке, и он кончает, хрипло и довольно матерясь.
А потом еще какое-то время держит меня за бедра, не сводя затуманенных кайфом глаз и шепча:
— Красивая, блять… Какая красивая… Ты словно золотая, Вет, словно золотая статуэтка…
— Самая дорогая в моей жизни, блять, — подхватывает Тим, касаясь легко и бережно рассыпавшихся по спине и плечам волос, и это прикосновение так не походит на те грубые, животные движения, с которыми он брал меня только что.
И восхищение в глазах моих любовников — невероятный контраст с нашим грязным, бешеным сексом.
Я перевожу взгляд с одного на другого, неожиданно смущаясь. Это так странно: не смущалась, когда трахали так, что мозги отключались, и чувствую себя неловко сейчас, когда просто смотрят, шепчут такие странные и нежные слова.
Это — словно другой уровень для нас.
Или тот же, просто иная его грань. Как много, оказывается, этих граней. И сколько еще мне предстоить узнать…
— Черт… — Ванька тянет меня на себя, чтоб поцеловать, бормочет расстроенно, — как неохота отсюда выходить…
— Бля, мысли читаешь… — бурчит Тим, забирая себе мою ладонь, целуя и позволяя пальцам забраться в бороду.
— Но надо…
— Надо…
— Забуриться бы куда-нибудь втроем…
— Да…
Они затихают, лаская меня в четыре руки, а я, скатившись с Ваньки и устроившись между ними, наблюдаю за полетом утренней стрекозы.
И хочу, ужасно хочу запомнить этот момент: золотые ребристые лучи солнца, пляшущая в них волшебная пыльца, к сожалению, не способная выполнить мое самое сокровенное желание; стрекоза, отблескивающая крыльями; сладкая нега в теле и руки моих любимых мужчин — сладкими ожогами по коже.
Запоминай это, Ветка. Запоминай так, чтоб потом, в момент, когда все будет очень плохо, извлечь это из памяти и снова захотеть жить… Потому что, если в жизни есть такие воспоминания, то она определенно стоит борьбы.
Я смотрю на стрекозу, летящую по своим делам, и физически ощущаю, как утекают минуты счастья.
И сердце отдает болью, короткой и острой.
Наше время закончилось.
Совсем.
Запомни этот миг, и этот сладкий морок.
Как бьется остро взрызг лучей густых стекло.
И думай, что тебе сегодня повезло,
И сердце давит крик, в костер бросая порох.
Запомни и не смей решать, что ложь и правда,
Что я хочу сказать, что я хочу понять.
Ведь колокол в груди сегодня не унять,
Хотя… Ты знаешь, мне ведь большего не надо:
Тобою лишь дышать, смотреть и умирать
От боли, сладкой мглы, что так ломает пальцы.
А ты не торопись со мною расставаться,
Запомни… Надо ж нам когда-то воскресать…
16.01.22
М. Зайцева
— Вета, зайди, — голос Олега в трубке сухой и деловой.
Вздыхаю, сворачиваю на экране презу по новой рекламной компании, отвратительную, кстати, совсем пиар-отдел не рубит ситуацию, и иду на ковер к шефу.
По дороге ловлю парочку сочувствующих взглядов, но больше все-таки ехидных и предвкушающих. Наше величество сегодня изволят быть резко не в духе и орать на всех по поводу и без повода. И, судя по всему, любимые коллеги очень рассчитывают, что и мне перепадет его милости, тем более, учитывая, что вернулась из командировки ни с чем…
Я мягко улыбаюсь в ответ на явное ожидание треша в глазах коллег и иду , выпрямив спину.
У нас опенспейс, и у Олега двери и стены кабинета совершенно прозрачные. Если требуется приватность, то опускаются автоматические жалюзи, которые еще и звук отлично скрадывают.
И сейчас я наблюдаю, как с тихим шелестом скользят вниз серебристые планки, выгибаю бровь, поворачиваясь в Олегу:
— А ты в курсе, какие слухи о нас с тобой ходят по офису?
— А то! — Олег усмехается, приглашает кивком присесть на диван, — сейчас кофе твой принесут.
— Не стоит, — отказываюсь, — у меня и без того сердце стучит слишком.
— Не рановато, старушка?
— Ну… Еще парочка таких вот заданий, и можно гроб заказывать…
Олег хмурится, сразу становясь серьезным.
Это наш первый разговор наедине после моего возвращения, деловой разговор, рабочий.
Я выдыхаю, незаметно пытясь собраться с силами. В принципе, отчет Олег уже видел, кроме него, мне добавить нечего.
Информацию я предоставила практически полную, за исключением, естественно, своих личных обстоятельств.
Исходя из официальной версии, я приехала в город, просмотрела интересующие объекты, затем встретилась с нужными людьми ( список предоставлен вместе с контактами), а затем получила угрозы от серого кардинала, смотрящего города, который, оказывается, там всем управляет. Угрозы физической расправы. Ситуация повернулась совершенно другой стороной, и я честно все расписала. И прогнозы свои о перспективах развития сети в области тоже обозначила. Нулевые перспективы, учитывая неофициальное положение реальной власти.
Про то, что Кабан уже на том свете вместе со всей верхушкой, не написала, естественно. И про свое личное участие в этом мероприятии тоже. Я же не больная.
Из отчета выходило так, что я
